Исторические факты и курьёзы Опции

[Giulio Cesare]

Предлагаю оставлять здесь занимательные истории из прошлого

Про помощь Австралии и Новой Зеландии приходится рассказывать очень издалека. Поэтому приготовьтесь к длинному сериалу. Не зайдет - свернем, делов-то. Некоторые источники указываю по ходу дела, остальные приведу в последней части.

Часть 1.

На протяжении XIX века в Австралии проживало сравнительно немного представителей бескрайней Российской империи, но к 1914 году число их достаточно увеличилось, чтоб их начали принимать во внимание. Российские эмигранты довольно четко делились на две неравные группы, которые обуславливались спецификой причин эмиграции.
Первая группа - евреи, бежавшие от государственного антисемитизма и прелестей погромов. В Австралию они добирались долгими кружными путями, по той или иной причине отказавшись от иммиграции в Европу и США. Селились они в основном в Мельбурне. Занимались традиционными ремеслами - проникали в банковский сектор и подвизались в юриспруденции. Неудачники вкалывали в швейных и ювелирных мастерских.
Вторая группа была значительно разнороднее и интереснее. Сначала это были беглые матросы с кораблей, беглые каторжники (примерно: дальневосточный этап - Китай - профессия кули - кочегар на пароход за харч - укачало, дайте сойти - Брисбен), дезертиры и бывшие военнопленные Русско-Японской войны. Затем, плотными, компактными группами повалили столыпинские переселенцы в Сибирь, которые сваливали о обещанного рая куда глаза глядят и по тем или иным причинам (ксенофобия, разумеется) не захотевшие жить среди китайцев или японцев. Вот типичные их представители высадились в Брисбене в 1912 году:


Практически одновременно с ними в Брисбене начали высаживаться бежавшие с каторги, ссылки или этапа осужденные участники событий 1905-1907 годов. Это была каша из большевиков, меньшевиков, эсеров и анархистов. Типичная история: Иван Кук, латыш, социал-демократ. Работал в типографии в Риге, арестовывался за распространение нелегальной литературы, бежал. В 1905 году дрался на баррикадах на Пресне, взят в плен. За убийство драгуна приговорен к повешению с заменой на бессрочную каторгу. Совместно с эсером Борисом Свирским (пожизненное за экстремизм с насилием, модная профессия "эксмейкер", кличка "товарищ Таран";) и анархистом-теоретиком Петром Уткиным (пятерка за экстремизм - печать стихов, порочащих честь и достоинство ЕИВ) дернули с этапа в Хабаровске, переплыли Амур, слонялись по Китаю, нанялись кочегарами на голландский пароход и привет Брисбен.
Таким образом, в Брисбене и окрестностях образовалась эдакая внушительная коммуна преимущественно нестарых мужчин из России, со сложным прошлым и привычкой к коллективной деятельности. Мужики ни разу друг с другом не ссорились, а наоборот, помогали друг другу. Те, кто приехал раньше и успел немного освоится, переводили новеньким с английского объявления о вакансиях и рассказывали о местных условиях жизни. В силу скудного знания английского, устраивались чернорабочими. Возглавляла местный ТОП профессия грузчика. Кто шарил в ремеслах, старались подтянуть инглиш и шли в подмастерья. Отдельной историей были финские националисты, которые держались хоть и дистанцированно, но поддерживали отношения с остальными политическими. Финны охотно шли в фермерские хозяйства.
в 1911 году эту группу сплотил и возглавил бежавший из ссылки человек-легенда товарищ Артем


Товарищ Артем брал харизмой, интеллектом и деловой хваткой. Создал с нуля первые иммигрантские газеты с упором на полезную информацию, устроил кассу взаимопомощи, пинками стал загонять наших в существующие австралийские профсоюзы, читал лекции, выступал и побеждал в публичных диспутах, вкалывал грузчиком в порту и тихой сапой организовывал партячейку среди местных докеров.

Две эти группы иммигрантов друг друга практически не замечали - слишком разные они были, да и чисто по карте расстояние между ними было приличное. Начавшаяся в 1914 году ПМВ никак их не сблизила и активность не вызвала.
Так бы оно все и оставалось, если бы не феерический отжиг сказочного долб@ёба Александра Абаза (простите за обсценную лексику, но я не могу подобрать другого слова).

Александр Николаевич Абаза служил российским консулом в Австралии. Делать ему было совершенно нечего и он страдал от мысли, что его сюда сплавили с глаз долой. Развлекался он тем, что понаоткрывал в крупных городах представительства консульства, куда никто не обращался, и давал редкие интервью газетам про то, как хорошо в России жить. В 1914 году настал его звездный час - австралийцам стало интересно: за кого еще кроме Англии им теперь своих парней на убой посылать. Абаза давал бесчисленные интервью и купался в лучах славы. Через месяц его байки иссякли и о нем забыли. А он так хотел быть полезным.. Так хотел..
В 1916 году его осенило: он мобилизует в армию всех русских призывного возраста в Австралии и внесет свою лепту в общую победу!
Я не спятил, ей-богу!

Большинство иммигрантов жили и работали по временным и постоянным разрешениям на жительство и работу. Натурализацию проходили те, кто достаточно освоил язык, женился и скопил хоть какой капиталец. У евреев почти у всех было по два, а то и три паспорта. В Брисбенской коммуне не то что австралийские, а вообще любые официальные документы были редкостью.
Абаза считал, что призыву подлежат все, кто не написал прошение об отказе от российского подданства. Не написал - подданный. Разумеется, что ни одному иммигранту и в голову не приходило заниматься подобными глупостями.
Неизвестно почему (предполагаю типичную горячку), но Абаза решил решил, что в Австралии проживает 11-12.000 российских подданных и теперь эта цифра гуляет даже по серьезным научным исследованиям (напр. у профессора А.Я. Массова в "Деятельность Российского Генерального консульства в Мельбурне в годы Первой мировой войны";). Сами иммигранты оценивали свою численность в 5.000 человек ( 4.456 по данным австралийской переписи 1911 года: en.wikipedia.org/wiki/Russian_Australians).
Надо начинать призыв!
Первым делом Абаза пишет в австралийское правительство не просьбу, а требование по нескольким пунктам:
1. Прекратить натурализацию всех российских подданных в возрасте 18-50 лет и передать ему всю личную информацию о них.
2. Всех молодых мужчин в возрасте 18-38 лет, не получивших австралийские паспорта, направлять в специальной сборный пункт в Сиднее для отправки на родину с последующей мобилизацией.
3. Ввести запрет на выезд из Австралии без его визы всех лиц, которые не отказывались от российского подданства (всем то есть, кому повезло родиться на территории РИ).
4. Уклонистов считать дезертирами.

Австралийцы растерялись. Опыта самостоятельных международных отношений у них было немного, а опыта военно-административного взаимодействия с союзниками Британской империи не было совсем. Местные власти разумеется заподозрили в Абазе сумасшедшего, но подумали - а вдруг так и надо?
Твердо отказали только в четвертом пункте - в Австралии не было призыва и создавать прецедент никто не хотел. По третьему решение отложили, а по первым двум разослали указания проверить у всех русских паспорта и взять на учет. И чтоб не придумывать велосипед, разъяснили, что брать русских на учет надо так же как немцев и австрийцев.
Ну и, как люди несколько вменяемые, отправили запрос в Лондон как поступать в данной ситуации.
И произошло то, что и произошло. Тут даже современный школьник сообразит, что попытка призыва в царскую армию бежавших от черносотенных погромов евреев и профессиональных революционеров ничем хорошим закончиться не может.
В Мельбурне и Брисбене заполыхало.
Первый звонок раздался с одной из шахт Квинсленда, где почти все шахтеры были русскими и финнами. На шахту явился полицейский и потребовал у хозяина паспорта работников. Паспортов ни у кого не было и и хозяина заставили уволить всех работников. А работников обязали явиться в участок в Брисбене и встать там на учет. Полицейского избили. Это происшествие! Об этом написали газеты.
Абаза только этого и ждал. Он знал, что за сброд ошивается в Брисбене и не раз указывал на него австралийским властям, но те только отмахивались. Теперь же Абаза завопил: проверьте их! Это же германские шпионы! Они ведут антивоенную пропаганду!
Абаза заставил австралийскую полицию провести проверку в офисе общественной организации и редакции газеты "Известия Союза русских эмигрантов" в Брисбене. При проверке присутствовал сам, лично. Вступил в матерную перепалку с работниками редакции, не зная, что у австралийцев есть переводчик. Полицейские о неадеквате русского консула доложили наверх, но газету все же закрыли - в одном из номеров за 1914 года нашли статью товарища Артема о "хищнической природе империалистической войны".

В Мельбурне австралийцы отказали в замене паспортов нескольким евреям и объяснили им, что теперь они надлежат призыву в русскую армию. В общине случился переполох. В это же время, Абаза публикует в газете Аделаиды свое заявление в связи с событиями в Брисбене, где обвиняет большевиков и сионистов в прогерманском заговоре. Австралийцам было в новинку такое и они пропустили в печать этот бред.
А евреи сопоставили факты и сделали привычные безнадежные выводы. Сразу несколько еврейских юношей записались в АНЗАК, только бы избежать грозящей участи. В Брисбене тоже народ потянулся в АНЗАК. В результате "русские" дали приличный процент в данном корпусе (Подробнее о русских в АНЗАК читать крайне интересное исследование Елены Говор "Русские анзаки", есть в сети).

Товарищ Артем и Ко первыми смекнули что все это в принципе незаконно и произволу надо противостоять привычными методами - сплоченностью рядов, пролетарской солидарностью и демонстрациями протеста.
Демонтрацию назначили на 1 ноября, о чем и уведомили мэрию Брисбена. Брисбен запросил правительство. Там пока еще всерьез воспринимали русского консула и поинтересовались его мнением. Абаза сказал: "разумеется разгонять, зачинщиков арестовать!". Разгонять так разгонять.
Приказ спустили, в результате чего в Австралии и по сей день действует коммунистическая партия.

Австралийские полицейские на разгон демонстраций заточены не были. Поймать беглого каторжника, утихомирить пьяную драку в кабаке, выследить шайку аборигенов - это да. Демонстрации же, австралийские полицейские представляли себе примерно так:


А задержание демонстрантов так:


Они же не знали, что в Российской империи демонстрации проходят так:



И разумеется им никто не рассказал что это такое: профессиональный питерский стачечник, боец московских летучих эсеровских отрядов или уральский рабочий-знаменосец.
Утром, 1 ноября 1916 года, на заводской окраине Брисбена собралась колонна в триста человек. К колонне присоединился крупный городской профсоюз - Брисбенский Индустриальный Центр. Лозунги подготовили против незаконных действий австралийского правительства, за пролетарскую солидарность и в поддержку профсоюзного движения.
Только построились - примчался представитель мэрии и передал запрет на использование красных знамен в шествии. Австралийцы сразу откололись - так не интересно. Наши им пытались объяснить, что клали они на эту мэрию с прибором, но австралийцы сказали так нельзя и разошлись по домам, остались только несколько местных коммунистов.
Двинулись без поддержки профсоюза. Знамя доверили нести рабочему из Екатеринбурга товарищу Зузенко (экстремизм, тяжкие телесные, убийство жандармской лошади). Маршрут пролегал через центр города к городской ратуше, у которой предполагалось провести митинг.
На одной из центральных улиц колонну ждала полицейская цепь.
От цепи отделился офицер, подошел к мерно, в ногу шагающему Зузенко и потребовал отдать ему знамя. Зузенко не ответил и тогда офицер схватился за древко. Зузенко просто наступил на офицера, прошелся по нему и за ним вся толпа - в ногу же шли, взявшись под руки. Еще и Интернационал пели. Опешившую цепь тоже разом смяли и прошли к ратуше. Провели митинг собрав огромную толпу местных - интересно же, экзотика. Полиция не мешала - растаскивала по больницам своих пострадавших.
На утро местные газеты вышли с заголовками вроде "Бунт коммунистов", в статьях писали об избитых полицейских, призывали народ не мириться с этим беспределом и пресечь его в корне. Статьи нашли отклик в среде местных добровольцев, отправлявшихся на фронт. Вечером, у офиса русского эмигрантского центра, собралась нетрезвая толпа агрессивно настроенных граждан. Явились полицейские с ордерами на аресты. Полицейских послали и толпа, вмести с ними, бросилась на штурм с палками, дубинками и кусками арматуры. Нападавших встретил из окон град кирпичей и булыжников. С прорвавшимися на первый этаж схлестнулись в рукопашную. Побоище продолжалось до полуночи. Нападавшие потеряли 20 человек тяжелоранеными и отступили. Наши почти все были изранены, но легко.
На следующие утро полицейские вернулись с винтовками и пулеметами. Пошли повальные аресты.
Арестованных доставили в Сидней и пометили в местную тюрьму.
Абаза ликовал. 5 ноября он направил в местные газеты открытое письмо с поздравлениями австралийскому правительству в связи с ликвидацией коммунистической заразы и заодно выразил надежду, что теперь ничего не помешает призыву российских подданных на военную службу. Можно открывать шампанское и праздновать.

Спустя несколько часов, на вокзал Сиднея, вечерним поездом из Мельбурна прибыли адвокаты фирм "Блумберг, Айзекс и Шапиро", "Натан Зельцман и партнеры", "Клейнберг, Клейнберг и Герц".

В первой части допущена досадная ошибка: товарищ Зузенко, который нес флаг, не рабочий из Екатеринбурга, а матрос с Балтфлота, арестованный в 1906 году за организацию ячейки боевой партии эсеров в Рижском мореходном училище. Из Екатеринбурга был товарищ Таран. Их биографии спутал в своих воспоминаниях участник событий Пикунов. Воспоминания он писал в 60-е и давайте простим ему эту оплошность - деду глубоко за восемьдесят было.

via http://d-clarence.livejournal.com/

Часть 2.

Тюремное руководство сильно удивилось, что у только что доставленных каких-то полудиких отбросов из Брисбена оказались вежливые адвокаты с приятным грассирующим акцентом и в дорогих костюмах. Адвокаты внесли залог за товарища Артема и попросили о встрече со следственной группой, прибывшей для работы с задержанными. Следователям мягко указали, что задержанных прессовать и допрашивать с пристрастием не стоит и о допросах стоит предупреждать заранее, пожалуйста.

Товарища Артема доставили в Мельбурн. В Мельбурне тогда заседал австралийский парламент и местной общине удалось выйти на сенатора Терлея и попасть к нему на прием.



Терлей возглавлял левое лейбористское крыло в Сенате и проявил интерес к событиям в Брисбене. Вернее к тому, что местные профсоюзы принимают во внимание кучку каких-то русских мятежников. Этим интересом и воспользовались.
8 ноября состоялась встреча, которая перевернула мир Терлея, а он, в свою очередь, позаботился сделать то же самое с уютным мирком правительства Австралии. Терлей знал причину демонстрации, с нее и начали.

Для начала Терлею рассказали что такое "консул", а то видимо правительство Австралии не сильно разбирается в дипломатических рангах и статусах. Консул - это ни разу не посол, который может и должен решать политические вопросы. Дело консула - передавать сообщения от своего правительства, ставить визы в паспорта и защищать права граждан своей страны. Все остальное его никак не касается. Если консул чего официально просит, то ссылается прямым текстом на соответствующее письмо своего правительства - Абаза показывал письмо, где российский император требует провести мобилизацию граждан на территории Британской империи и находящихся под ее защитой и даже состоящих в ее подданстве? Правительство Австралии в курсе, что такое письмо будет рассмотрено Британской империей как прямое нарушение ее суверенитета и является прямым поводом к войне? Господин сенатор понимает, что участники демонстрации выступали в защиту суверенных прав Его Величества Георга Пятого, а полиция Брисбена им в этом препятствовала?

Терлей прямо из кабинета, где уже вовсю пахло валерьянкой, стал звонить лейбористам из кабинета министров. Там как раз изучали длинную телеграмму из Лондона, в которой настойчиво переспрашивались все пункты запроса насчет действий российского консула.

Абаза вызвали в Правительство и попросили предъявить письма и телеграммы российского правительства по мобилизации граждан на территории Австралии. Абаза сказал, что у него таких бумаг нет и понес про "святой союзнический долг". Его выставили за дверь.

До австралийцев дошло каких дров они чуть не наломали и перед ними встал закономерный вопрос: что теперь со всем этим делать?

Постановку на учет российских граждан отменили. Абазу запомоили подвергли бойкотированию - натурально стал нерукопожатным и ему письменно было объявлено, что теперь все контакты с его правительством будут проходить только через Лондон.

Остался вопрос - что делать с этими, в сиднейской тюрьме которые? Полицейских изувечили? Изувечили. Половину квартала разгромили? Разгромили. И что - их теперь отпустить просто так?? "Да, отпустить." - сказали опрятные мужчины в дорогих костюмах с приятным грассирующим акцентом, - "Иначе придется судить, а процесс будет открытым со всеми вытекающими". Пришлось вот просто так взять и выпустить.

Денег у наших демонстрантов не было и евреям пришлось покупать им билеты до Брисбена. Заодно передали довольно солидную сумму в 40 фунтов на "разные расходы". И сразу пожалели.

Профессиональные революционеры, только выйдя из тюрьмы, грязные и голодные, устроили митинг. Повестка дня: что делать с деньгами?
Слушали:
1. Доклад товарища Артема о текущем политическом моменте.
2. Доклад товарища Розанова о стачечном движении в Австралии.
Постановили: передать 40 фунтов бастующим рабочим сахарных плантаций Квинсленда.
Евреи посмотрели на все это и решили денег больше в руки не давать.

Отбытие в Брисбен было омрачено дракой в привокзальном буфете.
Уже знакомый вам Иван Кук спокойно пил пиво. Из кармана у него торчал журнал. Немецкий. Бдительные граждане срисовали и позвали полицейского. Полицейский подошел к Куку и потребовал паспорт. Матерый революционер понял только одно - легавые решили брать нашего брата по отдельности. Так как паспорта все равно нет и светить товарищей криками о помощи нельзя, то действовать надо быстро. Кук разбил о голову полицейского кружку и прыгнул в окно.

Выпрыгнуть совсем не дали граждане. Кука повалили всей толпой, надели наручники и потащили в участок. Евреи вздохнули, так, как умеют только они, и пошли следом. Нашим остальным велели уезжать и не шуметь.

В участке адвокатам заявили, что задержанный подозревается в шпионаже и его дело будет рассматриваться по законам военного времени. На вопросы о причинах подозрения отвечать отказались. Кука снова доставили в тюрьму Сиднея.

Сейчас будет очень смешно, постарайтесь не распугать домашних.
Кук два раза сидел. В русских тюрьмах. После событий на Пресне в 1905 году Кук провел два года в тюрьме охранки, где из него выбивали показания на товарищей. Там он лишился всех передних зубов и ослеп на один глаз. Никого Кук не сдал и поехал на Дальний Восток в бессрочную каторгу. Бежал с этапа.
Ну вот. Как бы теперь сказать чего хотел...

Австралийские полицейские решили его прессовать. Насчет немецкой агентурной сети. Его, Ивана Кука.

На первом допросе его били по лицу, грозили расстрелом и требовали назвать своих товарищей. Кук называл генерал-губернатора Австралии и ругался по-латышски. Чего от него хотят он натурально не понимал, но алгоритм действий знал. На втором допросе он в кабинете следователя нассал, объяснив свой поступок тем, что в камере туалет отсутствует, после чего, в том же ключе, принял новую порцию побоев.

Третьего допроса не случилось, так как адвокатам удалось таки прорваться к самому генеральному прокурору Австралии и попросить показать конфискованный журнал. Журнал назывался "Каторга" и подпольно издавался немецкими социалистами в Кракове. Предназначался для политических заключенных. Номер был за 1914 год. Прокурор глупо поулыбался и посетовал на занятость каких-то мифических переводчиков с немецкого.

Кука бить перестали и он просто отсидел три месяца за поведение в буфете. В тюрьме его кормили, водили на прогулки и он основательно подтянул английский.

В 1937 году Иван Кук лично повезет собранные австралийскими коммунистами деньги в Испанию. Назад не вернется. Вступит в интербригаду и сложит свою неугомонную голову в боях за город Мадрид. Было ему 57 лет от роду.
Жаль нет ни одной фотографии. У австралийцев спрашивал - нету, совсем.

via http://d-clarence.livejournal.com/

[Giulio Cesare]

Эдвард Палмер Томпсон (1924 - 1993) - один из крупнейших английских социальных историков, автор множества работ, посвященных центральным темам истории Англии XVII и XVIII вв. Его подходы к изучению истории существенно отличаются от традиционных. Одной из главных задач своих исследований он считал выявление состояния сознания и характер повседневной жизни людей прошлого. При этом, говорил он, многим "главным представителям" истории - политикам, мыслителям, предпринимателям, генералам придется потесниться - на передний план проталкиваются те, кого до сих пор считали лишь "зрителями исторического процесса".
Исследования Э.П. Томпсона основаны на богатейшем материале источников - это сборники документов XVIII в., газеты и журналы того времени, мемуары, письма, судебные материалы, научные сочинения, литературные произведения.
При подготовке к изданию сборника "Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах" (М., 1996 г.) я увлеклась чтением работ Томпсона и написала реферат нескольких его статей. Один из этих рефератов я предлагаю вниманию читателей Самиздата.


В статье "Моральная экономика низших слоев английского населения в XVIII в." Томпсон анализирует продовольственные волнения в Англии XVIII в. Он вступает в спор с историками, которые усматривали в этих волнениях лишь реакцию на повышение цен, безработицу, голод. Так, У. Ростоу, составляя "диаграмму социального напряжения", пришел к выводу, что достаточно скоррелировать индекс безработицы и индекс повышения цен на продовольствие, и можно без труда вывести кривую социальных волнений.

Томпсон возражает. Он показывает, что у восстаний, которые, конечно, вспыхивали спонтанно, в результате резкого повышения цен, из-за нехватки продовольствия и из-за подозрительных действий торговцев, была и другая причина. Бунтовщиков возмущало, что нарушались обычаи, народные представления о том, чтО законно и чтО незаконно - на рынке, на мельнице, в пекарне. Это были представления о традиционных социальных нормах, о хозяйственных функциях, долге и особых обязанностях некоторых членов общества. Сумму этих представлений Томпсон называет "моральной экономикой бедноты" ( moral economy of the poor). Грубые нарушения основных моральных понятий относительно производства и торговли вызывали волнения столь же часто, сколь и действительная нужда. Анализ требований бунтовщиков и всех их действий показывает, что главной их целью являлось восстановление строгого соблюдения норм этой "моральной экономики".

Каковы же были эти нормы? Существовал комплекс правил, основанный на обычаях; он обеспечивал традиционную патерналистскую политику поставки и продажи зерна. В неурожайные годы и при возникновении каких-либо экстремальных ситуаций, рождавших нехватку продовольствия, правительство предписывало торговлю зерном в соответствии с этими правилами; их придерживались и местные власти.

Согласно этим правилам, потребители могли покупать зерно прямо у производителя, у фермера. В этом были заинтересованы бедняки. Торговля осуществлялась на местных рынках, куда фермеры должны были привозить зерно большими партиями. Запрещалось продавать его на корню и придерживать у себя в расчете на повышение цены. Мельники привозили на рынок муку. Никто не имел права начинать продажу зерна или муки до установленного времени суток, наступавшего утром после удара колокола. Сначала, в отведенное им время, бедняки получали возможность сделать небольшие покупки. Затем раздавался второй удар колокола, теперь могли совершать покупки торговцы, имевшие лицензии. Для них существовали многочисленные ограничения, основанные на принятых в давние времена законах против скупщиков, посредников, перекупщиков. Посредник оставался в глазах общества подозрительной фигурой до конца XVIII в. Мельники и особенно пекари считались слугами общества, трудящимися не ради наживы, а ради общественной пользы. Они могли рассчитывать только на честное, установленное обычаем вознаграждение.

В действительности все эти правила и представления о торговле и производстве во многих пунктах нарушались, но все же описанная выше модель функционировала, хотя бы частично, на протяжении всего XVIII века. Власти, придерживавшиеся традиционной патерналистской позиции, признавали ее, но до известного предела. Дело в том, что "моральная экономика бедноты" предусматривала прямые действия масс в случае нарушения традиционных правил. А правительство считало одной из основных ценностей патернализма безусловное сохранение порядка. Массовые проявления недовольства решительно воспрещались.

На смену тюдоровской стратегии попечительства пришла модель Адама Смита (Адам Смит (1723 - 1790) - шотландский экономист и философ, автор труда "Исследование о природе и причинах богатства народов", изложения либеральной экономической теории). Согласно положения новой теории свободной торговли о том, что общественное благо может быть обеспечено только естественной игрой спроса и предложения на свободном рынке, возникло требование полной свободы зерновой торговли. Предполагалось, что вскоре после жатвы мелкие фермеры и все те, кому нужно платить зерном за аренду земли, поспешат обмолотить его и доставить на рынок. Часть, которую они заранее договорились кому-то продать, они могут оставить у себя. Так идет торговля от сентября до Рождества, и в это время можно рассчитывать на низкие цены. Фермеры среднего достатка придерживают зерно до весны, рассчитывая продать его подороже; богатые фермеры и джентри, занимающиеся сельским хозяйством (джентри - среднее и мелкое дворянство, сложившееся в Англии в XVI- XVII вв.), придерживают зерно до августа. И так, без вмешательства государства, с помощью рыночного ценового механизма, резервы зерна рационально распределяются на протяжении года. Зерно перетекает из тех районов, где его слишком много, туда, где его не хватает. Деятельность посредников рационализирует торговлю.

Но все это означало отказ от установленных традицией моральных норм, эти нормы стали помехой для внедрения новой модели политической экономии. Стремление к их сохранению стало причиной частых волнений, происходивших в Англии XVIII в. так называемых "хлебных бунтов", связанных с ценами на хлеб. "Наверху" шла борьба между джентри-традиционалистами, с одной стороны, и адептами "laisser faire", с другой. Трудящееся население вовлекалось в борьбу из-за периодического повышения цен.

Главную часть питания трудящихся Англии составлял тогда пшеничный хлеб. По сравнению с другими сортами - ржаным, ячменным и овсяным, он был дорог, и если в неурожайный год цены подскакивали, больше половины недельного бюджета рабочей семьи уходило на хлеб. Власти пытались предписать производство более грубых и дешевых сортов, но ни мельники, ни пекари не подчинялись и предпочитали продавать белый хлеб или муку тонкого помола: им это было выгоднее. К тому же среди городских жителей темные сорта хлеба вызывали подозрения - считалось, что они содержат вредные примеси. Даже в самые трудные годы люди не желали менять свои привычки. Когда в 1800 г. правительство приняло так называемый закон о чёрном хлебе (Brown Bread Act), предписывавший мельникам поставлять муку только грубого помола, народ реагировал тотчас же. Меньше, чем через 2 месяца закон пришлось отменить.

Старая патерналистская модель, прежде обеспечивавшая простолюдинам помощь в трудные времена, жила в их сознании. Свободная торговля, которая в следующем столетии будет считаться естественной, пока еще казалась безнравственной. И в трудные минуты власти вынуждены были прибегать к прежним порядкам, наказывая за нарушения давно установленного, но фактически уже уходящего в прошлое порядка торговли зерном. Но наказания эти имели уже чисто символическую цель - показать бедноте, что о ней заботятся. В урожайные годы, когда цены падали, патерналистская модель как бы съеживалась и почти исчезала. Когда же цены повышались и среди бедняков начинались волнения, она вновь оживала, хотя бы в этом символическом значении.

Участники волнений черпали ощущение легитимности своих действий в привычной "моральной экономике". И многие из тех, кто не участвовал в хлебных бунтах, тоже придерживались ее, хотя бы отчасти - отвергали, например посредников, как незваных проныр, присваивающих чужие доходы. Враждебность по отношению к ним разделяли многие мировые судьи в сельской местности. В городах распространялись слухи о преступлениях, связанных со свободной торговлей хлебом.Тех, кто имел дело с зерном, мукой или хлебом, постоянно подозревали в обмане. Некто доктор Маннинг в 1750 г. опубликовал предупреждение, что муку при хлебопечении пекари разбавляют квасцами, мелом, бобовой мукой и даже гашеной известью и свинцовыми белилами. Мельники будто бы похищают кости покойников, перемалывают их и "в пищу живым людям подмешивают эти отбросы".

Согласно обычаям своей "моральной экономики", бедняки требовали, чтобы зерно продавалось и потреблялось там, где оно выращивается. Вывоз зерна, осбенно в трудные годы и в особенности за границу, вызывал их гнев. Необычайно обострилось положение в 1795 г., когда распространились слухи о тайном вывозе зерна во Францию. В городах блокировали улицы, угрожали разрушить каналы, штурмовали корабли в гаванях. Иногда страсти накалялись по поводу якобы неправильного (а на самом деле не одинакового в разных местностях) применения мер и весов. Но попытки унифицировать их наталкивались на противодействие. Традиции обладали необоримой силой - люди не хотели менять ничего.

Томпсон характеризует "прямые акции" толпы (особенно в 1740, 1756, 1766 , 1795 и 1800 гг.), в которых участвовали угольщики, рабочие оловянных рудников, ткачи, чулочники и др. Эти акции, связанные именно с требованиями "моральной экономики", отличала строгая дисциплина участников и устойчивая модель поведения, установившаяся с давних времен. Главную цель этих акций составляло не ограбление зерновых амбаров, не кража или дележка зерна или муки, а установление твердых цен. Иногда восставшие требовали восстановить те меры помощи нуждающимся, которые были введены в голодные годы еще в конце XVI и начале XVII вв. Тогда мировые судьи инспектировали запасы зерна, обеспечивали его доставку на рынок и там следили за установленным порядком, чтобы бедняки могли купить зерно по доступной цене. Во время гражданских войн эпохи революции в Англии эти меры перестали соблюдать. Но память народа, особенно в неграмотных обществах, считает Томпсон, исключительно устойчива. И 100 лет спустя простые люди объявляли, что если власти не принимают давно испытанных мер помощи нуждающимся, они сами приведут в действие прежние законы.

Вот как проходил один из бунтов, похожий на все другие. По призыву рожка в небольшом городе собралась толпа ткачей, ремесленников, подмастерьев, сельскохозяйственных рабочих, подростков. Собравшиеся отправились на мельницу и забрали там муку, затем посетили важнейшие рынки в округе и объявили об установлении своих цен на зерно. Через три дня те же люди посетили фермеров, мельников, пекарей и торговцев, забрали у них продукты и продали зерно, муку, хлеб, масло сыр и сало по собственным ценам. Выручку отдавали владельцам проданных продуктов. Там, где им шли навстречу, вели себя сдержанно. Встречаясь с противодействием, применяли насилие. Затем толпа разделилась на группы по 50 и 100 человек, которые отправились в деревни и на хутора. Там они предлагали владельцам зерна доставлять его на рынок и продавать по умеренным ценам. Большая группа участников этой акции явилась к шерифу. Они положили на землю свои дубины, выслушали упрёки шерифа, затем несколько раз прокричали " God save the King!", подняли дубины и отправились продолжать свои действия.

Трудно представить себе, что при этом не было злоупотреблений и грабежей. Но Томпсон уверяет, что документы свидетельствуют о противоположном. Конечно, в полицейских архивах встречаются сообщения о случаях, когда бунтовщики отбирали продукты силой или не платили за них. Но эти сообщения, считает историк, требуют выяснения всех обстоятельств дела. При проверке почти всегда обнаруживаются либо насильственные, либо идущие против патерналистских обычаев действия властей, или нарушение предварительных договоренностей. Неизменно повторяется одно: люди, находившиеся на грани голода, нападали на мельницы или зернохранилища не с целью грабежа, а чтобы восстановить справедливость и наказать за нарушение обычаев. Бедняки боролись за собственное понимание справедливости, олицетворенной в традиционной "моральной экономике".

Проявления социального протеста редко имели политический характер. Только в 1795 и 1800-1801 гг., когда, с одной стороны, все были напуганы событиями Французской революции, а с другой - начались наполеоновские войны и обострились англо-французские отношения, в подметных письмах и листовках появилась якобинская окраска. Так, в 1800 г. в городе Рамсбери на дереве повесили такую листовку: "Долой правительство, купающееся в роскоши, светское и церковное, или же вы умрёте с голоду. Вы наворовали себе хлеба, мяса, сыра... и забираете тысячи жизней для участия в ваших войнах. Пусть Бурбоны сами решают свои дела, дайте нам, британцам, заняться своими. Долой вашу конституцию. Провозгласите республику, иначе и вы, и ваши дети узнают, что такое голод. Господи, помоги беднякам и долой короля Георга III!"

По мнению Томпсона, 1795 и 1800-1801 гг. стали переломными в отмирании старой традиция и формировании новой. Переломными они явились и в другом отношении. Волнения, вспыхивавшие до этого, не были направлены против властей, их формы отражали равновесие между властями и населением. Во время наполеоновских войн это равновесие нарушилось. Антиякобинские настроения джентри, их страх перед возможным повторением событий французской революции усиливали страх перед любым самостоятельным действием простых людей. И даже собрания, где толковали о ценах на зерно, казались признаками приближающегося бунта. Теперь не исключалась мысль, что в случае необходимости против массовых выступлений власти будут действовать не только уговорами, но и репрессиями.

Соединение страха, связанного с событиями Французской революции, и успехов новой рыночной экономики нанесли решающий удар патернализму. На первое место выдвигается теперь не попечительство, не помощь беднякам, а требование к ним - терпеть, трудиться, веровать, проявлять умеренность.

Агония "моральной экономики" в умах простого народа тянулась так же долго, как и крушение модели патерналистского вмешательства в торговлю и производство со стороны властей. Прежние заповеди звучали еще на протяжении всего XVIII в. - с церковных кафедр, в памфлетах, в газетах, листовках, стихах, анонимных письмах. Прежние моральные нормы были еще живы и среди патерналистски настроенных джентри, и среди мятежных простолюдинов. Но от самОй старой системы попечительства после наполеоновских войн осталась лишь частная благотворительность. Что касается "моральной экономики бедноты", она, по мнению Томпсона, была подхвачена лишь некоторыми социалистами, последователями Р. Оуэна. Либеральная теория и практика свободной торговли восторжествовала.

http://samlib.ru/o/obolenskaja_s_w/tompson.shtml