Сон, это только сон или тихий шелест вокруг. Мелькание образов и ощущений об ощущениях. Боль и небыль перемешались вместе, собираясь в причудливые миражи. Обман, всё зыбко, эфемерно. Реальна лишь боль от утраты, невосполнимая, всепоглощающая. Её не может утолить ничто: ни хмельной угар, ни искусственные заменители счастья, ни животная страсть. Вечное стремление вернуть утерянное. Обретение которого дает лишь еще большую боль, и высочайшее наслаждение. То, что заставляет жаждать обретение сквозь времена и пространства. В мировом Эфире воплощаются отголоски воспоминаний. Сквозь туман проступают они, вплетаясь в Узор, оставляя на нем свой отпечаток, втравливаясь навек. Кто сможет прочесть в них историю? Кто потянет за нить, и сплетет полотно повествования? Слишком тонки они, и рвутся под неуклюжими пальцами. Обрывок нити. Отголосок воспоминания….
Душно. На этих этажах пирамиды всегда было слишком душно от испарений влажного леса, начинавшегося сразу у подножья церемониального комплекса, и от дыма благовоний, непрерывно курившихся в масляных светильниках, но ее это совершенно не волновало. На бедрах мягко шелестела юбка, едва прикрывавшая стройные ноги, в такт шагов позвякивали сделанные из посвященного богам священного металла цепочки на талии, руках, груди, висках. Высота коридора была достаточной, и только в одном месте ей пришлось чуть склонить голову, украшенную полагающимся по статусу высоким венцом из перьев кондора. Это досадное препятствие вызвало лишь тень улыбки на ее лице, она знала, что после ее ухода придут работники и расширят проход, а новый смотритель будет более трудолюбивым и внимательным к мелочам. Просто потому что его предшественник, что умирал сейчас в корчах где-то в рабочих помещениях за то что ей пришлось склонить голову. Врочем, эта мелочь ее совершенно не заботила. Всё шло так, как было предначертано, и то, что она была здесь, и стражи, торопливо отпирающие перед ней двери и отворачивающиеся, пока она шептала слова обращения к богам. Амулеты отозвались на ее призыв, и когда она шагнула за дверь, свет для того, чтобы видеть, ей уже был не нужен. Сзади захлопнулась дверь и стражи звучно выдохнули, что позабавило ее. Наконец всё уляглось, и из звуков остался только приглушенный мерный стук падающих капель.
- Прекрасно устроился
Нарушила она молчание после долгой паузы, успев вдоволь налюбоваться на обнаженного мужчину, привязанного за руки, ноги и шею крепкой веревкой к столбу. Легонько присев и подняв плошку с водой, она плавно приблизилась к нему и ткнула плошку в его пересохшие губы.
- Видишь, я забочусь о тебе, всё в память о прошлом…
Плошка отлетела в угол комнаты, выбитая из ее рук резким рывком головы. Мужчина забился, стараясь добраться до женщины, но веревка, которая держала его шею, откинула его голову назад. Капли разлившейся воды попали на нее, и она, сняв их пальцем с кожи, поднесла к губам.
- Ты всё так же страстен…
- Тварь! Я верил тебе! А ты предала меня и моего правителя! Из-за меня и твоей подлости вы убили весь мой народ!
Мышцы на его руках напряглись, он рвался из веревок, стремясь вцепится ей в горло зубами. Она небрежно сдула ему в лицо капельку воды с пальца. Мужчина обмяк.
- Ты лучшее, что случалось со мной…
Прошептала она, почти прижимаясь к нему. Её соски напряглись, и рвались сквозь тонкую ткань.
- Но мне был нужен ты, и то, что ты хранишь для меня… Правители, цари, всё это грязь….
Её руки ласкали его тело.
- Значение имеет лишь вечность и то, что стоит за ней…
Она прикоснулась губами к его груди.
- Я никогда тебя не забуду. Ты делаешь меня цельной, и твоё горячее сердце завершит меня….
Она опускалась ниже, ниже, еще ниже. Его ненависть, усиленная страстью, питала ее, пока он стонал от экстаза. И когда за ней закрылась дверь, его всё еще не отпускала сложная смесь чувств горечи, обретения и неминуемой утраты. Он расслабился, прижимаясь затылком к столбу, и забылся, ожидая неминуемое. И когда завтра его сердце, вырванное на его глазах из его груди ее рукой, забилось на ее ладонях, в его угасающих глазах отразилось далекое видение объединения чего-то большего, чем он, она, и каменная громада, заполненная ликующей толпой.
- Пьер, разберись…
Эти два слова… их было достаточно, чтобы он не колеблясь ни секунды, встрял в любой разговор, бросил себя против любой толпы. Она просила… нет, она обозначала желаемое, и он приводил это к действительному
- Пьер, уговори…
И он часами разговаривал с людьми, увещевая их, угрожая, умоляя и порой даже вставая на колени.
- Пьер…
Любое ее желание. Он выполнял его, и ей необязательно было смотреть на то что он делает. Она же знала, что все будет хорошо. Рядом есть Пьер, который свернет горы, переломит пополам горные хребты и вырвет само сердце горы, стоит ей лишь сказать.
Он не был ее любовником или поклонником. Он был ее стражником, приставленным к ней ее мужем – влиятельным, но уже давно невнимательным феодалом. Он ценил ее как будущую наследницу одной из провинций Лотарингии, она ценила его как повод для горькой усмешки за ужином. Пьер ценил их обоих, потому что барон давал ему возможность быть рядом с ней. Пьер не то что бы любил ее, да и никогда не говорил ни о чем подобном. Он вообще был немногословен, так что мало кто знал что он думает о ней. Самое близкое слово которое тут подошло бы – фанатизм. Он ее не обожествлял, но он даже мысленно ставил ее выше бога, потому что каждый вечер ложась спать, он молился ей – чтобы она проснулась завтра утром и вновь была с ним. Она же его ценила. И даже больше чем бесконечно преданного пса. Она видела в нем безмолвного друга, на которого можно опереться, когда барон проходит мимо. Она не то чтобы любила его, и вообще не достойно жены барона говорить о слугах. Она верила в него, верила, как в личного ангела, с которым было просто уютно так, как не было уютно ни с кем больше.
- Пьер…
Второе слово утонуло в ее крови, наполнившей горло. Убийца не дал ей ни шанса.
- Мессир… - прошептал побледневший солдат, выронив из рук яблоки, за которыми его отослал барон. – что вы наделали…
- Лотарингия почти полностью разгромлена войсками Уэссекса. Мне предложили военный союз с Уэссексом, против ее брата. Мне надо было что то делать. – пояснил барон, вытирая кровь с меча. – Уберись тут, я встречаю гостей.
В двери зашел вооруженный отряд с эмблемами Уэссекса на доспехах.
- Как вижу, вы приняли условия… - заметил генерал.
Они говорили что то еще, но Пьер не слышал. Он стоял на коленях рядом с ней, пока ее сердце отсчитывало последние удары.
- Пьер… Отомсти…
Это не были слова, которые могли бы услышать обычные люди. Он прочитал это в ее взгляде, об этом кричали ее глаза, это рвалось из ее булькающего кровью горла.
- И наполнится мир страстью моей… - зашептал Пьер слова, на неизвестном ему языке, умершем еще несколько тысяч лет назад – и увидят боги как прекрасна ты, мое божество, и возьмут тебя к себе, в мир вечной радости. Ты же, обернешься, но не увидишь меня, ибо я уйду, очищать мир от скверны.
Вспышка была беззвучной. Словно невидимая и неслышимая волна пронеслась по замку, оставляя за собой каменные статуи, идеальные каменные статуи людей, высокого и низкого происхождения. Все они были выточены из сланца и базальта, рассыпающихся при касании. Лишь одна статуя была выточена из мрамора. Но и она была уничтожена безжалостным временем и теми, кто стирал последнюю память о прежних обитателях опустевшего замка.
«Где я? Что я?»
Вселенная свернулась до размера игольного ушка. Только что отгремела артподготовка, прозвучала команда, и взвод пошел на штурм высоты. И надо же было, что разведка не определила тот дзот. Столько ребят полегло, пока он не заставил пулемет замолчать, но глупая промашка, лишний шаг в сторону… Когда его несли, то, балансируя на грани сознания и забытия, он слышал, как удивлялась сестричка, говоря: «Ох и натерпелся он, сердешный, в госпиталь его, к дохтуру», - как ротный наклонялся к нему, тяжело дыша смесью перегара и нечищеных зубов: «Ничего, паря, без ног тоже живут». Каждый толчек, каждая кочка отдавались в теле острой болью, и только контроль разума не давал боли полностью завладеть его сознанием. Наконец движение закончилось, его куда-то опустили, куда-то переместили. И видение, белое, как ангел с иконы в старой церкви, куда он ходил мальцом в деревне под Тамбовом, что склонилось над ним: «Теперь всё будет хорошо, родной». Голос. Такой далекий, и такой близкий. Одобряющий. Родной. Он расслабился, и к тому моменту, когда по его венам побежал морфин, он уже сам заставил организм утратить чувствительность зная, что теперь с ним всё будет в порядке.
За тонкими стенами брезентовой палатки шумел лагерь, но здесь звуки словно замирали. Пронзительно яркий свет в операционной. Стоны тяжелораненных. Запах крови, всё время запах крови и бинтов. Это был военно-полевой госпиталь, фактически перевалочная база, откуда отправляли в тыл тех, кому можно было помочь, и где провожали в последний путь менее везучих. Смерть всё время незримо присутствовала в таких местах, но сквозь смерть прорывались жизнь и надежда, которые приходили к солдатам в виде женщин в белых халатах, ловко сновавших между походными койками со шприцами, бинтами и клизмами. А сосредотачивалась жизнь в этом замкнутом мирке вокруг статной женщины с погонами капитана под халатом и со строго стянутыми в тугой узел волосами. Сейчас ее пальцы в перчатках резали и шили, вдыхая жизнь в отчаянно цепляющееся за существование тело бойца, который по всем показателям обязан был умереть еще на поле боя, но каким-то невероятным образом оставался жив. Она вкладывала всю себя, и нечто еще больше в то, что она делала, а в ее сердце, неожиданно для нее самой, откликалось биение его сердца, такого сильного и удивительно такого родного. Последний стежок, она делает шаг назад, выпирает со лба капельки пота. Выдох.
- Следующий.
- А с этим что? Госпитальная машина пришла, кого грузить?
- Он не переживет перевозки, подождем, пока состояние стабилизируется.
Звон скальпеля и зажима, опускаемых в стальной судок. Его опять куда-то несут. Сквозь забытие он смотрит назад, и чувствует ее взгляд. Он улыбается, чем вызывает недоумение санитара:
- Эх ты, паря…
За занавеской из плащ-палатки, где ей обустроили что-то вроде кабинета, бумаги на столе тускло освещает коптилка. Она поправила шинель и разогнула затекшую спину. Глаза покраснели, но столько было не сделанного. Она встала, сделала пару шагов туда-сюда. Её внимание привлек тот раненый, с оторванными ногами, чью брюшную полость пришлось складывать буквально по частям. Такие и в стационарных больницах с операционными, оборудованными по последнему слову техники, не всегда выживали, но этот отчаянно цеплялся за жизнь. Что-то заставило ее найти глазами его койку. Она всмотрелась в его лицо. И тут поняла, что он тоже смотрит на нее. Их взгляды пересеклись. Что-то происходило. Что-то такое, что ни он ни она не могли осознать, но что было больше и ее и его вместе взятых. Она, потеряв всю свою уверенность и строгость, за которую ее боялся весь младший медицинский персонал, шагнула к нему. Шаг. Еще шаг. Она словно потерялась в его взгляде, зовущем, манящем. Сердце бешано стучало, вырываясь из груди. Она подошла еще ближе…
Свист, леденящий душу свист, и удар, сбивший ее с ног.
- Воздух!
Закричали где-то там. Заржали лошади. Заметались люди.
- Нет… - простонала она. – Нелюди! На крыше же красный крест! Бомбить раненых!
В ее голосе было отчаянье. Она вскочила на ноги и бросилась к нему, закрывая собой от разрывов, что приближались и приближались. Её отчаянье будто пробудило его ото сна. Он улыбнулся, приподнял руку, коснулся ее щеки. И закрыл глаза. Она… Она ощущала, как ее наливает новая сила, неведомая, бескрайняя, неудержимая. Его уверенность передалась ей, она доверилась этому ощущению, и из доверия родилось единение. Губы сами шептали слова, которые рождались из глубин души. Объединенный порыв, единое стремление, единое чувство. Мир вокруг них замер, отгораживая и защищая то, что было дорого им обоим. То, что они хотели сохранить, пусть даже ценой своих жизней.
- Ну надо же... – комполка, приехавший на место утреннего авианалета, чесал бритый затылок. – Ни одной бомбы на госпиталь, а вокруг всё в щепки. Хоть иди свечку ставь, замполит, ты это не слышал.
Он подмигнул толстяку рядом с ним.
А в госпитальной палатке санитарки с удивлением смотрели на своего военврача, которая рыдала, стоя на коленях у койки не пережившего налет бойца.
Хлипкую лодку раскачивало на волнах умирающего океана. Ее единственный пассажир, глядя в пустоту невидящим взглядом, отсчитывал последние минуты до мгновенья, которого он ждал несколько эпох и достиг лишь на закате цивилизации.
Последний межпланетный корабль покинул эту планету еще месяц назад, оставляя Землю гнить и разлагаться в том, что Технократы называли прогрессом. Здесь, на родной планете оставалось лишь несколько мистиков, не желающих умирать вдали от мест славы своих отцов. А если еще проще – Технократы не захотели брать магов – мистиков на борт кораблей. Это было финальным этапом операции по очищению человечества от нечистот. Одной из этих нечистот был он.
Мужчина встал в лодке в полный рост и раскинув руки в стороны, прокричал в небо несколько слов. Небо ответило разрядом молнии, ударившим в полуметре от лодки. Серебряная стрела не расползлась в воде – игнорируя законы физики, молния пролетела пару километров сквозь толщу воды и вонзилась в каменное дно.
Скала, лежащая на дне моря, открыла два огромных глаза и начала медленно подниматься наверх. Огромное … впервые за последние почти три тысячи лет, оно смогло двигаться, когда исчезло постоянное давление миллиардов Спящих, верящих в глупые сказки о научной антигравитации и микросхемах и не верящих в демона моря.
- ТЫ ЗВАЛ МЕНЯ.
Голос скалы, поднявшейся из пучин прозвучал над всем морем. Она и была духом этих вод. Обросшая тиной и водорослями, покрытая мириадами мелких существ, мутировавших под воздействием всей той дряни, что Технократы вылили в океан, демоница внушала ужас одним своим видом.
- Сесилия, Охотница Приливов, Мать Волн, Увлекающая на дно. – маг правильно произнес обращение, которое обязывало демоницу если не подчиняться, то прислушаться к нему. Но после этого, он замолчал. И смотрел на нее. Лишь смотрел, и ничего больше. Молча пил ее лицо глазами.
- Я СЛУШАЮ ТЕБЯ, ЧУДОТВОРЕЦ. НО ПОМНИ – РАСПЛАТА ЗА ОБРАЩЕНИЕ КО МНЕ – ТВОЯ ДУША.
Маг слабо улыбнулся. Он все еще и сам толком не осознавал, что он собирается делать.
- Я знаю.
- ЖЕЛАЙ.
- Вспомни.
- ЖЕЛАЙ!!!
- Вспомни меня… вспомни нас… вспомни НАС.
Скала склонилась над ним.
- ЖЕЛАЙ, СМЕРД!
И она вспомнила…
Это было больно. Мучительно больно вспоминать, как тебя, твою сущность, разрывает напополам непонятная, жестокая сила, а затем играючи раскидывает осколки – кричащие, тянущие руки друг к другу, обрывки душ.
Обреченные существовать рядом, но не жить. Видеть, но не трогать. Жаждать воссоединения, чувствовать свою ущербность. И быть беспомощными в своих жалких попытках любви.
До этого самого момента.
После тысяч воплощений, тысяч расставаний…
Сесилия убила мага. Раздавила его каменными челюстями и сожрала душу. Маг не сопротивлялся. Он так долго ждал этого… столько тысяч лет… он устало выдохнул, когда две глыбы сомкнулись, раздавливая его грудную клетку как пустой орех.
Кровь как клюквенный сок алела на каменных челюстях. Демон задрал вверх уродливую голову, чавкая и пережевывая, глотая и давясь. Каждый новый глоток пожирателя плоти давался ему всё труднее и труднее, и вот демон уже кашлял, исторгая из себя осколки скал, как брызги слюны, смешанной с алой пеной. Чудовищное тело демона затряслось, и начало разваливаться на куски.
Словно шелуха обнажали падающие куски то, что скрывалось под уродливым тысячелетним налетом. Слой за слоем они обнажали тонкое и нежное естество, что таилось в глубинах демонического создания. Ослабевший внешний слой уже не мог сдерживать внутреннее давление, рвавшееся наружу, и умирающую Землю потряс взрыв, равный по силе всему ядерному потенциалу всех супердержав. Очищающая волна пронеслась по планете, возвращая ей первозданную силу.
И когда стихии успокоились, на берегу вечно старого и вечно молодого Океана стройная девушка с длинными волосами цвета спелой пшеницы легонько ступая босыми ногами по песку подошла к лежащему у кромки прибоя юноше. Она присела к нему, протянула руку. Он взял ее ладонь, поднялся с ее помощью на ноги. Юноша и девушка долго смотрели друг на друга. То, что было между ними, не нуждалось в словах. Лишь ветер пел, играя ее волосами:
- Как долго я тебя ждала.
И вторил ей прибой:
- Как долго я тебя ждал.
28.3.2016, 19:56
