фанфик Tsubasa RC: "Калейдоскоп памяти" Куро/Фай Опции

[жнец]

Название: Калейдоскоп памяти
Автор: [жнец]
Фэндом: Tsubasa RC
Пэйринг: Курогане/Фай
Рейтинг: PG-13
Размер: макси
Жанр: angst, drama
Состояние: в процессе
Аннотация: История любви и стоящих на ее пути предрассудков. Действия разворачиваются спустя три года после изложенных в манге событий. Шаоран пребывает в депрессии, страстно желая вернуться к возлюбленной. Фай безуспешно пытается донести до Курогане свои чувства. Неожиданно друзья оказываются в центре сложной, запутанной интриги, полностью изменившей их судьбы.
Предупреждение: слэш

Воспоминание первое: дом среди леса

Этот мир встретил их пробирающей до костей сыростью, холодом и дождем, монотонно барабанящим по блестящим от воды листьям, стекающим по лицу ледяными потоками, которые спустя час непрерывной ходьбы почти перестаешь ощущать. Одежда, пропитавшись влагой, отяжелела и теперь, сковывая движения, настойчиво тянула вниз. Земля размокла. Ноги проскальзывали по ней, почти по щиколотку утопая в грязи, от чего каждый шаг сопровождался неприятным хлюпающим звуком. Болото не желало их отпускать.
Все мышцы, казалось, сковал обжигающий холод, превратив их в тонкую, до предела натянутую струну. Усталость накатывала волнами – даже закаленный в сражениях воин нетерпеливо всматривался в обступившую их стену леса, пытаясь отыскать среди деревьев просвет. Сумерки уже подкрадывались из-за горизонта, усиливая ощущение безысходности, и размытые в завесе дождя стволы продолжали раздражающе мелькать перед глазами.
- Чертова булка, - недовольно пробурчал Курогане, удобнее перехватывая мага за талию. Обессиленный после недавней попытки самоубийства, Фай, сомкнув веки, доверчиво прильнул к мужчине. Мертвенно бледный, он почти не двигался – просто лежал, покорно обмякший в его объятиях. И на то, что он жив, указывало лишь тихое дыхание, холодившее кожу японца.
- Мокона не виновата, что перенесла нас сюда, - тут же отозвалась Мокона и, зябко поведя ушком, скользнула насупившемуся ниндзе за шиворот. Затерявшись в складках одежды, ей удалось выдержать сопротивление разозленного воина и пристроиться где-то на уровне его талии. Согретая теплом человеческого тела, она расстегнула пуговицу его рубашки, высунулась наружу и, смотря на Курогане снизу вверх, задорно подмигнула ему, видимо, благодаря за убежище. Однако, поймав гневный взгляд, тут же юркнула обратно, щекотно потираясь, пытаясь расположиться удобнее.
- Утихомиришься ты, наконец? – раздраженно процедил мужчина, жалея, что его руки заняты, и он не может вышвырнуть мерзавку обратно под дождь. Вдохнув, он посмотрел на дремавшего мага, казавшегося таким беззащитным, когда тот, притихший, спал, пристроив голову у него на плече. Словно почувствовав этот взгляд, Фай неожиданно открыл глаза и, слабо улыбнувшись, прошептал:
- Ты такой заботливый, Куро-сама…А еще от тебя очень приятно пахнет.
- Заткнись, - смутился японец и для большей убедительности легонько его встряхнул, - а то оставлю подыхать где-нибудь под елкой.
- Хочешь напугать этим убежденного самоубийцу? - шутливо парировал маг, блаженно зарываясь носом в меховой ворот его плаща. - К тому же, несмотря на твой грозный вид, мы с Шаораном-куном знаем, что папочка у нас добрый.
- Ага, - подтвердила пригревшаяся Мокона, чем окончательно вывела Курогане из себя. Но было достаточно одного взгляда на бледное осунувшееся лицо Фая, чтобы злость его уступила место неприкрытому беспокойству. Черты мага казались бесстрастными, выражение отрешенным, натянутая улыбка словно существовала сама по себе, отдельно от сведенной от боли и напряжения мимики. Японец плотнее запахнул полы своего плаща, укрывая мужчину, точно замерзшего котенка. Но дрожь, сотрясающая безвольное тело, стала еще сильнее. По мере того, как на лес опустилась тьма, состояние Фая только ухудшилось. На бледных щеках отчетливо проступил румянец – печать лихорадки, и даже продрогший до костей Курогане ощущал исходящий от юноши жар.
Дождь, не прекращаясь, преследовал их с самого утра, сопровождая передвижения мокрых и усталых путников. Широкие листья опали под напором низвергающейся воды, и теперь безжизненными клочьями свисали с ветвей деревьев, создавали причудливую иллюзию, будто сама природа, поникнув, сочувствует им. В свете пробивающейся луны сумерки приобрели таинственный и зловещий оттенок. Скрюченные стволы рисовались отчетливей, мрачно выступая из тьмы, посеребренной мерцанием воздуха. Тишина наполнилась звуками ночи, над которыми властвовало гудение ветра и все усиливающийся грохот дождя. Хотелось приклонить усталую голову, перевязать кровоточащие от долгой ходьбы мозоли, но остановиться, сделать привал было негде. С листьев водопадом стекала вода, норовя проникнуть за шиворот. А размокшая, впитавшая влагу почва только и ждала, чтобы ухватить замешкавшегося путника за ногу.
Изредка, нависая над магом, японец с тревогой вглядывался в его застывшие, хранившие печать болезни черты. Убирал с горящего лба прилипшие к нему влажные пряди. Прислушивался, почти вплотную наклоняясь к его губам. Дышит или нет? Каждый раз, когда он так делал, Фай устало приоткрывал глаза и, уже не в силах изобразить на лице свою извечную наигранную улыбку, тихо сообщал: «Жив», и тут же опускал налитые свинцом веки, более не способный что-либо сказать.
Мокона путешествовала, уцепившись за пряжку ремня Курогане, и иногда, выглядывая из своего убежища, сокрушенно вздыхала. Промокший до последней нитки Шаоран шел чуть впереди, целиком поглощенный своими мыслями, и даже не пытался укрыться от дождя. Этот мир, встретивший их так враждебно, последней преградой лежал между ним и Сакурой, которую ему предстояло увидеть, как только закрутившаяся воронка перенесет его, наконец, в страну Клоу. Три года томительного ожидания разверзлись черной пропастью, маячащей позади. Когда, после стольких лет надежд и разочарований, Мокона радостно сообщила, что скоро он встретит свою любимую, предстоящие несколько недель разлуки показались ему невыносимо долгими. И даже очутившись в столь плачевном положении, юноша был не способен думать о чем-то другом. «Скоро, очень скоро», - настойчиво пульсировало у него в голове, отчего желанная встреча начинала казаться еще более нереальной.
Измученные холодом и непрекращающимся дождем, путники забрались под пушистую елку, раскидистые ветви которой хоть как-то скрывали от бушевавшей стихии. Длинные иголки, царапаясь, нещадно впивались в плечи, но устланная ими земля оставалась сухой и мягкой. Облокотившись о шершавый ствол, можно было прилечь, вытянуть ноги и ненадолго забыться в глубоком сне, пока его не прервет, напомнив о себе, терзающий голод. Увы, путешествуя без денег и продовольствия, друзья нередко оказывались в ситуациях, подобных этой. Но сейчас, окутанные непроглядной тьмой, они мрачно следили за дождевой завесой, и положение их представлялось им еще более безнадежным. Никто не жаловался, только продрогшая Мокона изредка выглядывала из своего убежища, информируя всех о том, что в животе ее урчит и неплохо бы заказать у Ватануки чего-нибудь горячительного.
Залезая под елку, Курогане собирался уложить мага неподалеку, оперев спиной о широкий ствол. Но, заглянув ему в лицо, передумал. Так и опустился на землю, бережно сжимая того в руках, а затем устраивая у себя на коленях, чтобы, завернув в изрядно промокший плащ, можно было согреть его пусть не материей, но теплом своего тела. Изможденный, Фай откинул голову Курогане на грудь и задремал, погрузившись в глубокое забытье, свойственное лихорадке, но больше напоминавшее обморок. По его виску, задевая отчаянно бьющуюся голубую жилку, скатилась капелька пота и замерла, тускло мерцая в отблесках ночи. Наклонившись, японец стер ее пальцем, оставляя на коже влажный след. Затем, удостоверившись, что Фай спит, потянулся к черной повязке, скрывающей его левый глаз. На лице мага она появилась недавно, когда, после демонстративной попытки свести счеты с жизнью, он пробудился вампиром и вышел к ним. Тогда, чтобы спасти Фая, Курогане снова пришлось стать для него едой, с той лишь разницей, что теперь приговор этот обжалованию не подлежал и временных рамок у него не было. Им предстояло до конца своих дней оставаться скованными одной нерушимой цепью, зависимыми, словно сиамские близнецы, которые никогда не смогут разделиться. Сидя в угнетающей тишине гостиной и вместе с Шаораном ожидая, когда мужчина придет в себя, Курогане об этом не думал. Отчаянный страх, сменившийся беспокойством, почти исчез, и теперь ему больше всего хотелось избить этого дешевого фокусника до смерти. Японец недоумевал, как можно быть таким легкомысленным и совершенно не заботиться о чувствах тех, кто ценят его и постоянно приходят на помощь, порой рискуя собственной жизнью. От этих мыслей и незнакомой щемящей боли в груди, злость его вспыхнула с новой силой. И, когда с тихим скрипом открылась дверь в гостиную, он уже готов был накинуться на Фая с кулаками. Но, заметив черную повязку на его лице, остолбенел…Как? Почему?...Маг только пожал плечами, изобразив свою премерзкую обманчивую улыбку, за которой привык прятать слабости и страхи, и ничего не сказал. До сих пор Курогане не знал, что стало с его левым глазом, цел ли он или это какая-то очередная не слишком умная игра.
Теперь, думая, что мужчина спит, он потянулся, намереваясь заглянуть под повязку, и пусть это было всего лишь обычное любопытство, ниндзя считал, что имеет право обо всем узнать. Но тонкие пальцы, до того безвольно покоящиеся на его груди, неожиданно дрогнули и перехватили руку японца.
- Решил воспользоваться моим бессознательным состоянием? - улыбнулся Фай, отводя ладонь от своего лица, но не спеша ее выпускать.- Какие холодные. Ты можешь заболеть, Куро-рин. Кто тогда будет меня таскать по лесу? Давай я согрею.
- Притворялся, что спишь, - хмыкнул японец, пытаясь высвободиться, но хватка парня оказалась железной. И он, не смея сопротивляться больному, позволил магу держать его пальцы в своих горящих от жара руках. Фай действительно служил отличной печкой, в то время как сам, охваченный лихорадкой, отчаянно мерз. Словно, сгорая, отдавал Курогане все тепло своего тела, ничего не получая взамен.
- Хочешь есть?- спросил Курогане, убаюканный относительным комфортом и монотонным гулом дождя. Словно саваном, они были окружены водной завесой, скрывающей кустарники и деревья от глаз.
- Пока нет, - ответил Фай, лаская и поглаживая его пальцы, пристраивая их на своей груди, - а вот ты, Шаоран-кун и Моко-тян голодные.
- Как обычно, сначала думаешь о других, а уже потом о себе, - недовольно хмыкнул японец, забирая у него свои руки и демонстративно пряча в карманы плаща. После теплых ладоней Фая соприкосновение с влажной тканью показалось ему особенно неприятным, но позволить магу и дальше проявлять о нем заботу он не мог. Слишком откровенными становились эти поглаживания, слишком расслабляли, не давая сосредоточиться в ситуации, когда необходимо сохранять ясный и твердый ум. Поэтому, заметив, что дождь уже не так отчаянно грохочет о листья, Курогане осторожно переложил Фая со своих колен на устланную еловыми иголками землю, и как бы ему ни хотелось остаться, вылез под беснование стихии. Ветер тут же подхватил полы его плаща и, издав победный клич, отправился дальше гулять в ветвях деревьев. Стайка птиц, встрепенувшись, сорвалась с насиженных мест и взмыла к темному грозовому небу.
- Курогане…ты куда собрался? – забеспокоился маг, даже забыв по привычке исказить его имя. Мокона, выбравшись из теплого кокона его рубашки, взглянула на мужчину недовольно и подозрительно.
- Мокона не хочет гулять, - заявила она и, спрыгнув, поспешила забраться обратно под елку.
- Пойду раздобуду нам что-нибудь поесть, - раздраженно процедил ниндзя, отворачиваясь от онемевшей в изумлении троицы и вынимая из ножен меч.
- Я с тобой, - спохватился Шаоран, намереваясь отправиться следом, но Курогане, развернувшись, опрокинул его на землю.
- Я пойду один, а ты пригляди за фокусником, а то еще натворит что-нибудь в мое отсутствие, - твердо заявил он, старясь не замечать обиды, появившейся в глазах юноши. Немой упрек отчетливо отразился и на лице Фая. Мол, как так можно обращаться с ребенком, который из кожи вон лезет, чтобы оказаться полезным. Быть может, жест его и правда получился слишком пренебрежительным, но размышлять об этом времени не было. Закинув катану на плечо, Курогане развернулся и направился в самую чащу леса. Вскоре силуэт его скрылся за трепещущей на ветру листвой.
- Осторожнее там, - полетело мужчине вдогонку. - Мамочка будет волноваться.

Вернулся японец через два с половиной часа, усталый и изрядно промокший, но зато в его руках лежал истекающий кровью заяц. Быть может, то был вовсе не заяц, а некое подобие данного зверька, беспечно бегающего по лесам этого мира. Потому что помимо четырех лап и двух безжизненно поникших ушек, на голове у него имелся миниатюрный отросток, слишком маленький, чтобы считаться полноценным рогом, но при этом достаточно острый. Впрочем, при виде еды, которую еще предстояло приготовить, у каждого из присутствующих настолько разыгрался аппетит, что усидеть на месте не представлялось для них возможным. Лишь маг сохранял привычное спокойствие, потому что его обед сейчас занимался разведением костра в походных условиях. Как бы интенсивно ни вертел он ветку, зажатую меж камней, сырость не позволяла высечь из них ни одной искры. И все же японец, привыкший доводить начатое до конца, не оставлял бесплодных попыток добыть огонь единственным доступным сейчас способом. Улыбаясь, маг наблюдал за ним из-под опущенных ресниц, в тайне посмеиваясь над его упорством. И все же сосредоточенное выражение, с каким тот старательно натирал готовую переломиться ветку, вызывало у него умиление. Подождав, пока мужчина окончательно выбьется из сил, он аккуратно дотронулся до хвороста, и от этого короткого прикосновения вспыхнуло пламя. Посмотрев японцу прямо в глаза, Фай улыбнулся, широко и издевательски, от чего тут же получил увесистый подзатыльник.
- Ты же сказал, что не в состоянии сейчас использовать магию, - раздраженно заметил Курогане, разделывая тушку и насаживая ее на импровизированный вертел.
- Да, - покорно согласился маг, устраиваясь подле его колен и с интересом следя за происходящим, - но кое-какие фокусы мне еще под силу.
- А раньше сказать было нельзя?
- Почему? Можно, - улыбнулся Фай, лукаво щурясь, - но ты был таким забавным, Куро-пуу, таким серьезным и сосредоточенным, что я не мог лишить себя удовольствия понаблюдать за тобой.
Поскольку маг чувствовал себя неважно, то единственным, кому Курогане доверил заниматься приготовлением ужина, был он сам. Затерянные в незнакомом враждебном мире, они сидели, сплотившись вокруг костра, и молча следили за успокаивающей игрой пламени. Звездное небо ярко мерцало над их головами, зажатое верхушками вековых елей. Паленья, собранные Шаораном, тихо потрескивали, от чего на душе становилось невероятно тепло. Просыпалось давно забытое ощущение уюта, потерянное за долгие годы странствий. Они были вместе, зависимые друг от друга, и Фай лежал, опираясь Курогане на плечо, а Шаоран держал в руках притихшую Мокону. Стоило кому-нибудь из них отлучиться – собрать новых дров или залезть в ближайший овраг – отсутствие его ощущалось, словно ампутированная конечность, напоминавшая о себе болью.
Нанизанный на ветку заяц с одной стороны лишь подрумянился, с другой – подгорел. Но ждать дольше, сопротивляясь искушающим ароматом, cил не было. Они жадно набросились на еду, как только Курогане снял ее с вертела. Местами мясо не пропеклось, и вместе с жиром с него текла горячая кровь, частично, наоборот, сгорело и превратилось в уголь. Но путникам, постившимся со вчерашнего вечера, оно казалось верхом кулинарного мастерства, и, прикончив один кусок, они тут же принимались за новый. Только Фай, будучи вампиром, ничего не ел и со странным вожделением поглядывал на японца. Почувствовав на себе этот пристальный взгляд, мужчина смутился, но потом все понял. Не говоря ни слова, он вынул из ножен меч, сделал глубокий надрез и молча протянул кровоточащее запястье Фаю.
- Спасибо, - выдохнул тот одними губами и алчно припал к его руке. Что-то интимное было в том, как жадно он скользил языком по затягивающейся от вампирской слюны ране. Вновь и вновь, смакуя, обводил набухший порез, осторожно удерживая ладонь Курогане. И закрывая от наслажденья глаза, самозабвенно причмокивал, словно ничего вкуснее этой горячей крови не ел и не желал пробовать. Даже когда рана полностью затянулась, оставив на коже шрам, маг не спешил отпускать полюбившееся ему запястье, а продолжил, смущая Курогане, его выцеловывать, пока не заметил, как угрожающе напряглись мышцы его руки, словно готовясь для сокрушительного удара. Он поднял на мужчину замутненный желанием взгляд и улыбнулся, увидев, каким бардовым стало лицо японца.
- Извини, - прошептал Фай, нехотя отпуская его ладонь, и устало откидываясь на землю, - я, кажется, забылся…Но, Куро-сама, я не виноват, что ты такой вкусный!
- Заткнись, - пробурчал опешивший ниндзя, стыдясь своих пылающих краской щек.
Впрочем, когда сытые и довольные путники удобно расположились у костра, Фай незаметно подполз к уже дремавшему японцу, и секунду поколебавшись, все же устроился у него под боком, желая, но не осмеливаясь обнять.
«Погрею тебя немного», - подумал он и, обессиленный, тут же уснул.
Утро встретило их уже привычной сыростью. Дождь не стоял сплошной стеной, как накануне, а лишь слегка моросил, неприятно оседая на коже. Но собравшаяся за ночь вода продолжала капать с ветвей и, стоило их ненароком задеть, обрушивалась на незадачливых путников ледяным душем. Сквозь дебри они пробирались чуть больше часа, когда идущий впереди Шаоран заметил мелькающий среди деревьев силуэт. Он медленно плыл, подернутый дымкой поднимающегося от земли тумана, и путники застыли, не веря своим глазам. В его существовании вполне можно было усомниться, приняв за массовую галлюцинацию или игру света и тьмы. Зыбкий ореол огня тревожно мерцал в зеленых сумерках леса, неотступно следуя за ним, точно привлекающий внимание маячок. И когда широкие листья, затрепетав, расступились, первым, что увидели странники, был этот смутный, оранжевый блеск. Зажатая кустарниками опушка внезапно превратилась в арену, а обступившие их высокие ели – в гротескные декорации вокруг нее. Время вдруг стало тягучим и вязким, как если бы оно начало плавиться. Неужели они не одни в этом богом забытом месте? Неужели их мучениям пришел конец? На противоположной стороне поляны стоял человек, а блуждающий огонек оказался зажатым в его руке факелом. Незнакомец не двигался, не произносил ни слова, а просто стоял, оплетенный глубоким сумраком леса, и только смотрел на них безучастным ко всему взглядом. Его равнодушное лицо было белым, как мел.
Первым пришел в себя Фай. Он тяжело приподнял голову, которая до этого покоилась у Курогане на плече, и, улыбнувшись, дружелюбно помахал незнакомцу. Тот нерешительно сделал шаг им навстречу и замер, словно не уверенный в своих действиях. Затем прищурился и несмело кивнул, показывая, что слышит их. Опустив мага на землю, Крогане удостоверился, что тот пусть не твердо, но держится на ногах, и слегка подался вперед, заслоняя собой Фая. Он видел лишь смутный образ, мелькавший на другой стороне, и был не совсем уверен в безобидности незнакомца. Долгие годы странствий и собственный горький опыт научили его не верить своим глазам и первому, часто обманчивому впечатлению. Поэтому японец поспешил освободить руки, чтобы в случае необходимости успеть выхватить меч и защитить тех, за кого он давно нес ответственность.
Фай стоял, прислонившись к его плечу, и цеплялся за локоть Курогане. Мокона радостно прыгала на его голове, предвкушая скорое избавление от сырости и промозглого холода. И только Шаоран был единственным, кто более или менее равнодушно воспринял появление незнакомца. Его мысли по привычке унеслись далеко, в укрытую гигантскими барханами страну Клоу, где томилась, ожидая его, любимая, где оставил он сердце, скованный вечным бременем путешествий, в поисках дома, который потерял.
- Кто ты? – прокричал Курогане. И голос его эхом прокатился по пустынной земле, отчего безмолвие леса показалось еще более угрожающим.
Человек на противоположном конце поляны испуганно встрепенулся, но ничего не ответил и, помедлив с секунду, нерешительно направился к ним. В наступившей тишине слышен был каждый его шаг, слышно, как шуршала под ногами слежавшаяся листва, и причмокивала, не желая отпускать его, размокшая почва, как пронзительно скрипнула сломавшаяся ветка под его сапогом. И, напуганный этим звуком, незнакомец нервно вздрогнул. Казалось, он опасается их не меньше, чем они его, и когда приближающийся силуэт вдруг осветило выглянувшее из-за туч солнце, настороженные путники поняли, почему. Боязливо оглядываясь, навстречу им шел долговязый подросток, лет на пять младше, чем Шаоран. Просто настолько высокий, что издалека, не видя детскости его черт, они ошибочно приняли его за взрослого мужчину.
- Привет, - дружелюбно улыбнулся Фай, приветствуя подошедшего к ним мальчишку. - Меня зовут Фай, это – Куро-пун, Шаоран-кун и Моко-тян.
- Я – Курогане! - вскипел японец, но маг примирительно положил руку ему на плечо.
- Несмотря на то, что он кажется диким, - пояснил он озадаченному подростку, - Курочка вполне цивилизованный и мирный…- Фай повернулся к разозленному воину и, прищурившись, задумчиво добавил, - хотя на первый взгляд и не скажешь…
- Я – Карл, - помедлив, представился мальчик, подходя ближе и протягивая не по-детски широкую ладонь, - Мой отец – фермер, а дом мой – вон за тем валом.
Он указал на вздымающийся над деревьями холм, едва заметный в сумеречном тумане.
- Я убежал из дома, когда отец разозлился, но теперь устал и хочу вернуться обратно.
- Твое появление очень кстати, - сказал маг, ни на секунду не прекращая улыбаться, но судя по тому, как напрягались при этом его лицевые мышцы, улыбки давались ему с большим трудом. - Мы заблудились и не знаем, в какой стороне город.
- Город милях в ста отсюда. Пешком до него не добраться. До моей деревни тоже далеко. Постоялого двора там нет. Но если хотите, можете пойти вместе со мной: гостям в нашем доме всегда рады.
- Ну, что скажешь, Куро-пун? – пихнул его локтем Фай, внимательно заглядывая в багровые глаза. - Похоже, другого выбора у нас нет.
- Заткнись, - перехватив опешившего мага за талию, ниндзя закинул его себе на плечо, точно мешок с картошкой. - Ты слишком много болтаешь, - раздраженно заявил он и, обращаясь к мальчику, добавил: - Показывай, куда идти.

Крутой вал рассекал лес надвое, а за ним росли такие же мрачные ели и сосны, как и на другой стороне. Окруженный высоким частоколом, дом фермера имел не менее грозный вид. К крыльцу неуклюже жались кусты терновника, а чуть поодаль, возвышаясь над крышей, притаился гигантский дуб. Потревоженный ветром, он глухо стучал ветвями о закрытые ставни и, словно исполинское чудище, отбрасывал на землю широкую тень. В доме было темно. Встречая преграду вековых елей, к нему пробивались лишь редкие скупые лучи, но узкие окна были глубоко утоплены в стены и потому едва ли могли пропустить даже их.
Ступени крыльца при каждом шаге издавали подозрительный скрип, готовые обрушиться под тяжестью путников. Перила покосились, и держаться за них было еще опаснее, чем балансировать на ненадежной лестнице. Узкая терраса опоясывала дом, и по ее выщербленному полу гулял ветер. Одиноко раскачивалось плетеное кресло в дальнем углу, словно некто невидимый решил им воспользоваться.
- Мрачно, - чуть слышно заметил Курогане, и непривычно оробевшая Мокона согласилось с ним тихим вздохом. Маг настойчиво постучал японца по спине, привлекая внимание к своей забытой персоне. Подперев рукой голову, он по-прежнему висел, перекинутый через его плечо, и от неудобной позы уже начинало ломить кости.
- Может, ты спустишь меня на землю, - прошептал Фай со странной обреченностью в голосе, - хотелось бы встретиться с хозяйкой дома лицом…
Подумав, Курогане выполнил его просьбу и осторожно опустил на пол открытой веранды. Но заметив, как нетвердо тот держится на ногах, подался назад и незаметно обхватил его талию.
- Спасибо, - благодарно улыбнулся мужчина, опираясь спиной на его грудь.
- Не за что, - смутившись, выдохнул Курогане.
Карл три раза настойчиво постучал металлическим молоточком о дверь. Тут же послышались сбивающиеся шаги, будто кто-то давно ждал этих простых звуков и теперь торопился удостовериться, что надежды его оправдались. На пороге появилась женщина средних лет в черном креповом платье и накрахмаленном переднике горничной. Она тут же, не стесняясь посторонних, кинулась обнимать мальчика, осыпая его ласками и поцелуями, и ее покрасневшие от бессонной ночи глаза блестели от готовых пролиться слез.
-Карл, Карл, - непрестанно шептала женщина, будто пытаясь удостовериться, что, целый и невредимый, перед ней действительно стоит ее сын. И только ощутив под ладонями теплоту его кожи, она поверила в то, что зрение ее не подводит. - Я так волновалась…но теперь мы снова вместе, и все будет хорошо…
- Мама, - высвободился подросток, смущенный столь откровенным проявлением нежности с ее стороны, - у нас гости, - он красноречиво приподнял бровь, подчеркивая присутствие незнакомцев, неловко мнущихся у него за спиной. И будто по мановению волшебной палочки лицо женщины преобразилось. Словно привычным жестом она сменила одну маску на другую, и от покорности, с которой это было сделано, повеяло жутким холодом. Печать усталости, сковавшая ее черты, не сочеталась с играющей на губах улыбкой, которая, несмотря на все старания женщины, вышла грустной и неестественной, будто существовала сама по себе, отдельно от плескавшейся в глазах настороженности.
- Добро пожаловать. Зовите меня фрау Витте, - представилась мать мальчика и, отступая в сторону, жестом пригласила путников пройти внутрь. - Вы, наверное, голодны?
Просторный холл встретил их угнетающей тишиной, в которой смущающе громко отразились их голоса и шаги. В центре его, убегая во мрак верхнего этажа, высилась темная громада лестницы. Стены, выложенные из бревен, были покрыты черной краской и, словно бумага, пропускали промозглые сквозняки, от чего в доме всегда стоял холод. Следуя за фрау Витте, они прошли в маленькую столовую, совмещенную с кухней, где на жаровне призывно дымился большой медный чан. Повернувшись к огню, женщина предложила им занять место за массивным столом, грубо вырезанным из куска дерева. Две жесткие скамьи, еще более убогие и несуразные, окаймляли его с обеих сторон, разбивая любое представление об уюте. Но, после пробирающей сырости улиц, сидеть в теплой комнате, наполненной блеском полыхающего в печке огня, было более чем приятно. А понимание того, что через пару минут ты будешь сыт, поднимало настроение еще больше. Вскоре на шершавую столешницу опустилась тяжелая миска, и, ловко орудуя черпаком, фрау Витте быстро разлила каждому его внушительную порцию жирного бульона на косточке. Следом на стол легли порезанные хлеб и лук, а во главе всего этого была поставлена бутылка непрозрачного стекла, в которой соблазнительно плескалось то ли самодельное вино, то ли водка. С проворством умелой хозяйки женщина сновала туда-сюда, то протирая стаканы, то выкладывая новые блюда, и только, убедившись, что столовые приборы розданы и каждый из путников занят едой, она позволила себе опустится на край неудобной скамейки. Но заняла не пустовавшее место во главе стола, принадлежащее ее мужу, а присела рядом с сыном, с любовью наблюдая за тем, как он ест.
Курогане быстро оприходовал свою порцию и теперь с вожделением поглядывал на закупоренную бутылку, видимо, грезя о ее содержимом. По другую сторону от него Мокона, похлебывая суп, занималась тем же самым. По привычке, появившейся у него несколько дней назад, Шаоран погрузился в задумчивое созерцание и сидел, уставившись в одну точку, при этом совершенно не замечая предмета, на который был устремлен его взгляд. Юноша вяло, не ощущая вкуса, пережевывал свою пищу. Создавалось впечатление, замени хлеб обыкновенной травой – особой разницы он не почувствует. Фай же, наоборот, увлеченно ковырял ложкой в густой жиже, вылавливая из нее картошку и снова опуская ее на дно. Но количество супа в миске при этом не уменьшалось, поскольку ни одна его капля не подносилась ко рту.
- Что-то не так? – поинтересовалась фрау Витте, заметив эти манипуляции, - вам не по вкусу моя стряпня?
- О, нет, что вы! Обед просто восхитителен! - поспешил разубедить ее Фай. -Просто у меня сейчас особая диета, - улыбнулся он, бросив выразительный взгляд на японца, - только натуральный и экологически чистый продукт.
Прекратив рефлексировать над бутылкой горячительного напитка, Курогане резко развернулся к блондину, и, судя по свирепому выражению, намеривался стукнуть его кулаком, но, заглянув в усталое лицо мага, передумал и просто тихо выругался сквозь зубы.
- У нас все продукты экологически чистые, - с ноткой обиды в голосе заявила женщина. - Мы держим корову, свиней, кур и еще много другой живности. Поэтому у нас всегда есть свежие яйца и молоко… а вы, - неловко замялась она, но все же, собравшись с духом, продолжила, - вы чем-то больны? Выглядите неважно.
- Все в порядке… просто устал, - ответил маг и, оставив, наконец, ложку в покое, без сил откинулся на жесткую спинку. Разморенный жаром натопленной печки, он вдруг во всей полноте ощутил, как вымотался за этот день. Усталость камнем опустилась на поникшие плечи, прочно придавив мужчину к скамье.
- Что ж, - сказала, выходя из-за стола, фрау Витте, - раз вы уже поели, пойдемте, я покажу вам ваши комнаты. Не можете же вы уйти в такой дождь.
И, словно подтверждая ее слова, тишину прорезали раскаты грома. Курогане помог Фаю подняться и, проводив грустным взглядом так и не откупоренную бутылку, последовал за женщиной вглубь темного коридора, подернутого тревожным пламенем свечей. Мокона оседлала плечо Шаорана и тоже тихо вздохнула, расстроенная тем, что ей не удалось выпить.
В заднем крыле дома оказались две свободные спальни, которые поделили между собой Фай с Курогане и Шаоран. Но, даже сняв грязную, прилипшую к телу одежду, ложиться на белую простыню в таком виде совсем не хотелось. Поведя носом, японец с отвращением понял, что от них воняет сгнившей листвой и лесом.
- Вы можете умыться, - заметила хозяйка, доставая из шкафчика чистое полотенце и протягивая его воину. - Уборная под лестницей, а колодец на заднем дворе. Воду можно подогреть там же.
- Ну что, Куро-сама, - смущенно потупился маг, когда фрау Витте вышла из комнаты, - похоже, тебе так просто от меня не отделаться. Боюсь, сам я с этим не справлюсь…
- Хм, - фыркнул ниндзя, напуганный предстоящим не меньше, чем Фай, но, взяв себя в руки, спокойно добавил: - Вечно я должен быть нянькой.

[Мамонт]

Вай, вай. Приведи в порядок. Хотя бы в спойлер убери. И что за вставка посредине?

[жнец]

Присев на край деревянной бадьи, маг робко заглянул Курогане в глаза и тут же в смущении отвернулся. Опустив голову так, что растрепавшаяся челка, падая, закрывала большую часть лица, он несмело теребил пуговицу своей рубашки, не решаясь раздеться. Никогда еще не приходилось ему так откровенно обнажаться перед мужчиной, а от мысли, что его, беспомощного и нагого, увидит сам Курогане, отчего-то бросало в жар, и пальцы делались ватными и онемевшими.
- Давай помогу, - предложил японец, опускаясь перед ним на колени. Ситуация, в которой ему по милости Фая пришлось оказаться, изрядно действовала на нервы. Он чувствовал, как начинают покалывать щеки, помимо воли заливаясь румянцем неловкости и стыда. И это раздражало еще больше. Пальцы заскользили по ткани, умело высвобождая пуговицы из петель, и вот уже, аккуратно сложенная, рубашка лежала на деревянной скамье. Он старался не обращать внимания на оголенную грудь, на кожу, казавшуюся столь гладкой и нежной, что возникало желание ее коснуться, проверить, какая она наощупь, и мысленно чертыхался, не в силах оторвать взгляд от тонких выступающих косточек, розовых сосков, затвердевших от контраста холода комнаты и горячего пара, поднимающегося от бадьи. То, что Фай бесподобно красив, не стало для Курогане открытием, а вот собственная реакция на его красоту смутила, почти вызвала шок. Неосознанно японец отметил, что без одежды маг выглядит таким уязвимым, но при всей своей кажущейся хрупкости не менее мужественен, чем он сам. Светлые волосы, струящиеся по плечам, подчеркивали изящность его профиля, а на тонких запястьях трогательно пульсировали голубые ниточки вен. Втянув носом воздух, японец попытался отогнать наваждение. Фай внимательно следил за ним из-под стыдливо опущенных ресниц, а сам украдкой разглядывал его тело, и было в этом что-то противоестественное, почти непристойное. Расшнуровав туфли и поставив их под скамью, Курогане нерешительно опустил руки на его бедра.
-Теперь брюки, - глухо сказал он, и секундное кол(Censored)ие показалось им бесконечно долгим. Блондин слегка приподнялся, помогая мужчине стянуть с него штаны. Сердце подпрыгнуло и заколотилось так бешено, что Фай испугался, что стук его может быть слышен в звенящей тишине ванной. Ему вдруг захотелось коснуться склонившейся перед ним головы, запустить пальцы в темные вихры волос, приминая, приглаживая их на затылке. Но он тут же опомнился, с пугающей наглядностью осознав, что остался в одном белье, а между его раздвинутых бедер расположился красный, как рак, японец.
- Думаю, дальше справишься сам, - произнес он, поднимаясь с колен. И, тактично отвернувшись к стене, предоставил магу возможность обнажиться, не боясь чужих глаз.
- Да, - согласился Ди Флоурайт, чувствуя, что вряд ли сейчас способен что-либо сделать. Бросив на Курогане настороженный взгляд, будто опасаясь, что тот в любой момент может обернуться, Фай стянул с себя последнюю прикрывающую его деталь.
- Все, - сказал он.
Полностью обнаженный, маг с нарастающей тревогой ждал, когда японец подойдет к нему, чтобы помочь забраться в бадью. Сгорбившись от неловкости, от холода, который теперь ощущался так отчетливо, он попытался прикрыть постыдное место рукой, но, осознав, как жалко это будет выглядеть, безвольно опустил ее на бортик. Мгновение, которое японец поворачивался, показалось ему невыносимо долгим. Словно на замедленной кинопленке, он видел, как Курогане повел плечом, точно решаясь на что-то, а затем в мутных отблесках света четко вырисовался его профиль. Мерцающий огонек свечи отразился в красных глазах, в тот момент показавшихся неестественно яркими и огромными. И вот он уже развернулся к нему полностью. Замер, судорожно стискивая полотенце, не решаясь смотреть Фаю в лицо и тактично не опуская взгляд ниже пояса.
Когда он к нему приблизился, блондин натянуто улыбнулся, пытаясь спрятать свою неловкость. От мысли, что он, нагой и беспомощный, стоит перед одетым Курогане, его захлестнул жар и, опираясь на подставленный локоть, Фай неуклюже плюхнулся в воду. В ладонь ему опустился кусок мыла и, выполнив свою миссию, японец отошел в сторону, устроившись на скамье рядом с аккуратно сложенной стопкой одежды. Он очень надеялся, что Фай справится со всем самостоятельно, а ему лишь предстоит подливать кипяток в воду, не позволяя ей остыть.
- Я не смотрю на тебя, - пробурчал Курогане, заметив, как смущенно косится на него маг, сжимая в руке мыло. Прекрасно понимая и разделяя его чувства, он демонстративно занялся разглядыванием стены, и все равно периодически ощущал направленный на себя настороженный взгляд.
- Куро-сама?- услышал он через какое-то время и, обернувшись, заметил, как густо покраснел Фай, явно собираясь что-то сказать.
- Что? – с опаской произнес он, готовясь к худшему.
- Не мог бы ты вымыть мне голову, - помедлив, прошептал маг, стесняясь своей просьбы. - После наших совместных прогулок по лесу мне кажется, кто-то там поселился, и справиться с ним у меня не осталось сил, - робко улыбнулся он.
- Чертов фокусник, - беззлобно процедил Курогане, поднимаясь с жесткой скамьи и краем зрения отмечая, как сжался при этом Фай, смущенно обхватив себя руками.
На мгновение ему даже стало его жалко. Если бы он оказался в подобной ситуации, абсолютно голый и зависимый от постороннего мужика, пусть даже давнего приятеля, то предпочел бы вовсе не мыться до тех пор, пока не выздоровеет и не сможет делать это самостоятельно. Пусть бы от него разило за километр, японец ни за что бы не разделся перед другим мужчиной, не позволил бы ему наблюдать свою слабость, а тем более прикасаться к себе. Однако он не презирал Фая за то, что, будучи таким беспомощным, он искал у Курогане поддержки. Отчего-то это давно воспринималась как должное, и японец ни на секунду не переставал его уважать.
Курогане снял с себя рубашку, чтобы не замочить, оставшись в одних низко сидящих на бедрах штанах. Мускулистый, он кардинально отличался от хрупкого и изящного Фая, но его тело было гармонично сложено, что, глядя на него, трудно было удержаться от восхищенного вздоха. Искусственная рука – единственное, что выбивалось из общей гаммы, но даже она, не покрытая кожей, со шрамом, ярко выделяющимся на плече, придавала образу особый шарм, как любой дефект, свидетельствующий о силе и мужестве.
Фай украдкой следил за японцем из-под густой челки.
- Повязку надо снять, - сказал Курогане, настойчиво касаясь тугого узла на затылке, и вдруг осознал, что ему представился исключительный случай разгадать тайну мага. Но тот, словно прочитав эти мысли, хитро улыбнулся, и, отстранившись от его руки, прошептал:
- Хорошо…
Откинувшись на деревянную спинку так, чтобы мыльная вода стекала в заранее приготовленный для этого таз, он медленно развязал узел, но, прежде чем снять повязку, предусмотрительно закрыл глаза. Курогане разочарованно выдохнул, что не смогло укрыться от мага, улыбка которого стала еще шире, но тут же погасла под влиянием каких-то иных мыслей. Судя по заигравшему на щеках румянцу, Фай вспомнил, что, совершенно обнаженный, лежит перед другим мужчиной, который теперь может беспрепятственно за ним наблюдать. Он непроизвольно согнул ноги в коленях, будто пытаясь таким образом прикрыть свою наготу, но от этого поза его стала еще более развратной. Позже Курогане обязательно обратит внимание на эти тонкие щиколотки и изящную линию голени, но сейчас его занимало совсем другое. Он внимательно всматривался в расслабленные черты, словно силой взгляда мог проникнуть в их тайны. Судя по выпуклости левого века, глазница не была пустой, но это не объясняло, почему в последнее время Фай постоянно носил на лице повязку. А, главное, упорно отказывался это обсуждать либо виртуозно отшучиваясь, либо таинственно отмалчиваясь.
- Что ты скрываешь? - прошептал Курогане, смачивая его волосы и нанося на них мыльную смесь, а затем массирующими движениями распределяя ее от затылка к вискам.
- Ничего, - ответил маг и, словно почувствовав его прожигающий взгляд, добавил: - А что ты скрываешь, Куро-сама? Я тебе нравлюсь?
Застигнутый его вопросом врасплох, Курогане подавился воздухом и закашлялся. Негодующий, он в первый раз не нашел, что сказать, и вместо гневного крика с губ его сорвался пристыженный вздох.
- Вот еще! С чего ты взял?!- удивился японец, глядя в смеющееся лицо Фая.
- Ты меня разглядываешь, - улыбнулся маг. Видимо, закрыв глаза, ему все-таки удалось побороть смущение, либо он умело прятал его за подобными шутками, как привык это делать со всеми своими слабостями и страхами. Но говорил он так, будто его слова – истина в последней инстанции, и даже сквозь плотно сомкнутые веки способен видеть, как Курогане пожирает его взглядом. - Я польщен.
- Зря, - хмыкнул японец, нарочно больно надавив ему на виски. - Ты не в моем вкусе.
- Из-за того, что я блондин? – предположил Фай.
- Потому что мужчина, - резко ответил ниндзя, и от его категоричного тона магу стало не по себе. Его как будто окатили холодной водой и он, прекратив улыбаться, весь сжался, подтянув колени к груди. Больше Фай не сказал ни слова. Японец тоже молчал, но прикосновения его стали более нежными, будто он осознал, что обидел мага, но не стал вникать глубже, пытаясь понять, чем. А, может, Фай, казавшийся таким беззащитным с сомкнутыми веками и густой шапкой пены на голове, остудил его гнев, заставив жалеть о недавней грубости.
Было что-то невероятно интимное в этих массирующих поглаживаниях, в том, как, сверкая и переливаясь, мыльная вода стекала с волос, звонко ударяясь о дно медного таза. В том, как, нагибаясь, Курогане заботливо вытирал белые дорожки, сбегающие по лбу к закрытым глазам, и в том, как маг от этих прикосновений тихо вздрагивал. Но самое неестественное, во что японец до сих пор с трудом мог поверить, было то, что один мужчина помогал мыться другому, так откровенно наблюдая за ним, обнаженным, и даже мысленно восхищаясь его красотой.
Поэтому он вздохнул с облегчением, когда волнующая его процедура была закончена, и, ополоснув руки, небрежно бросил Фаю пушистое полотенце, надеясь, что вытереться тот сможет сам. Прикрыв лицо черной тканью и, плотно закрепив на затылке ее края, маг грустно посмотрел на японца, будто собираясь к нему обраться, но ничего не сказал. Он медленно выбрался из бадьи и спешно, стыдясь своей наготы, накинул на плечи халат, заботливо приготовленный для него фрау Витте. Мысленно содрогнулся, когда представил, как будет преодолевать крутые ступени лестницы, но вида не подал и молча отстранил протянутую Курогане ладонь, показывая, что помощь ему не требуется. Японец пораженно наблюдал за тем, как, едва держась на ногах, пошатываясь и тяжело опираясь на стену, маг направился к выходу. Впрочем, Курогане был не из тех, кто склонен предлагать свою помощь дважды, а тем более навязывать ее тому, кто упорно отказывается ее принимать. Ему еще предстояла долгая и кропотливая работа – таскать из колодца воду, а осенью, в слякоть, отсутствие цивилизации ощущалось еще острей.
И, стоя на юру, в центре обдуваемого всеми ветрами взгорка, японец чувствовал, как холод пробирает его до костей.

Раздевшись, Курогане с наслаждением погрузился в горячую воду, чувствуя, как ноют онемевшие от долгой ходьбы конечности, как властно поселившийся внутри холод постепенно исчезает, уступая место обволакивающему теплу. Настоящая мечта – лежать так, окруженным клубами пара, и знать, что впереди тебя ждет спокойная ночь, проведенная не в лесу, под сенью гигантской ели, а среди толстых, защищающих от непогоды стен.
Фай… Сколько бы ни пытался Курогане о нем не думать, образ его, четкий, пугающе реальный, преследовал японца даже с закрытыми глазами, будто навечно отпечатался на внутренней стороне его век. Трогательно выступающие ключицы, кожа, кажущаяся почти прозрачной в размытом блеске свечей, эти хрупкие щиколотки и запястья… Как он смог подметить и сохранить в памяти столь красочные подробности мужской внешности? И почему сейчас, лежа в почти остывшей воде, способен думать только о нем?
В комнате было темно. На тумбочке, разделявшей две аскетичные кровати, мерцала почти оплавившаяся свеча. Искажая очертания и формы, она заставляла трепетать тени, что, разрастаясь до самого потолка, склонялись над магом, точно гигантские чудища. Фай спал, беззащитно положив руку под голову, и поза его казалась неестественно напряженной, будто коснись его – и он встрепенется, зазвенит, как натянутая до предела струна. Словно и ждет, и боится, что до него дотронутся. Но дыхание его было ровным, ресницы подрагивали ему в такт, и, возможно, он даже не притворялся, а, подкошенный усталостью, задремал, как только опустился на продавленный матрас. Осторожно, чтобы не потревожить спящего, Курогане присел на корточки рядом с его постелью и долго всматривался в эти усталые, осунувшиеся черты. Даже сейчас лицо его пересекала непроницаемая повязка, скрывая тайну, которую японец до безумия жаждал узнать. Кто этот хрупкий юноша, замерший неподвижно под ворохом старых, пропахших сыростью одеял? Его зовут Фай Ди Флоурайт – и это, пожалуй, единственное, что известно Курогане наверняка. Имя это магу не принадлежит, оно такое же фальшивое, как его беззаботное поведение. Он весел, губы то и дело складываются в дружелюбной улыбке, образуя едва заметные морщинки у рта. Но в глазах – боль, которая порой столь отчетливо проступает сквозь напускное веселье, что ниндзя ощущает ее, как свою собственную. А Фай поддразнивает, Фай снова играет свою извечную роль шута, он улыбается, даже, когда ему плохо. И смотрит на Курогане с трогательным доверием, как будто от него зависит его судьба.
Сокрушенно вздохнув, Курогане отошел от его постели. Вымотанный и опустошенный, он задремал почти сразу. И в тот же миг, ощутив, что на него больше не смотрят, Фай открыл глаза. Он еще долго лежал без сна и, перевернувшись на спину, бездумно вглядывался в слепящую темноту.
А за стеной Шаоран точно так же не мог уснуть, измученный затянувшимся ожиданием. Теперь оно казалось особенно невыносимым, словно, когда желанная встреча была так близка, могло произойти что-то, способное ей помешать. Мокона свернулась теплым клубком на подушке и тихо вздрагивала во сне. Маленький безобидный зверек, скрашивающий его одиночество в эту глухую ночь, наполненную шумом дождя и гуляющего на чердаке ветра. Стены комнаты и так начинали сужаться, и если бы не она, давно бы расплющили, раздавили его. Чувствуя у щеки ее пушистую шерстку и устремив в потолок невидящий взгляд, он думал, думал, пока голова не начинала раскалываться под тяжестью этих мыслей. И даже тогда, обессиленный, юноша не переставал вспоминать.
Сакура…
Где-то внизу, в одной из комнат притихшего дома, раздался жалобный, почти детский плач. Шаоран вздрогнул и поднялся с постели. Прислушался. Так и есть: кто-то всхлипывал, оглушая тьму безутешным рыданием, чередующимся с мгновеньями полной угнетающей тишины. Накинув на плечи халат, поскольку одежда его висела на веранде, выстиранная, Шаоран спустился по лестнице и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Через арку, ведущую в зал, он заметил, как мерцало в камине алое пламя, и отблеск его струился в просторный холл, заставляя тени жаться в углах. В кресле вполоборота к нему сидел уже не молодой, но крепкий мужчина, и сгорбленные плечи его сотрясались, словно в приступе затяжного кашля. Одной рукой он закрывал красное обветренное лицо, другая огромная, внушающая ужас лапища сжимала рукоять топора, вонзившегося в доски пола у его ног. И этот суровый великан, казавшийся выточенным из камня, рыдал, точно дитя, не в силах заглушить рвущиеся из груди всхлипы. Волосы его были взлохмачены, отчего он напоминал гигантский, изъеденный мхом валун, непостижимым образом пришедший в движение. Остолбеневший, юноша не заметил приближающихся шагов и потому нервно вздрогнул, услышав за спиной тихий голос:
- Мой муж не в себе, - ответила фрау Витте на его невысказанный вопрос. Ее ночная сорочка белела в темноте, точно саван – последнее одеяние покойницы. - Пойдемте, - прошептала она, боязливо озираясь на мужа, и, ухватив Шаорана за руку, настойчиво потянула за собой.
Кухня была тускло освещена и выглядела не такой уютной, как накануне, словно в ее наполненных тенью углах обитало нечто жуткое, не доступное разуму и взгляду. Заняв привычное место с краю стола, фрау Витте пригласила юношу последовать ее примеру. И когда он, обескураженный, опустился на предложенную скамью, срывающимся голосом прошептала:
- Как вы видели, муж мой тронулся умом, а дочь тяжело больна. За ними нужен постоянный уход, и мы с Карлом со всем не справляемся, - на мгновение она замолчала, прислушиваясь к сдавленным рыданиям за стеной, но удостоверившись, что это единственные, нарушающие тишину звуки, продолжила: - Хозяйство у нас большое: куры, коровы, свиньи, лошади…Всех надо кормить, урожай собирать, пока не грянули сильные морозы. Изгородь сломалась неделю назад, а починить ее некому. Карл слишком занят работой на ферме, а я стряпаю, убираю, выхаживаю больных, и времени на все у нас не хватает.
Шаоран слушал ее, растерянно кивая, но при этом совершенно не понимал, что от него хотят.
- Приятель ваш, я вижу, тоже не шибко здоров. И приткнуться вам, как я понимаю, негде. На воров и разбойников вы не похожи, так…бродяги, перекати-поле, странствующие в поисках ночлега и пропитания. Почему бы вам не остаться здесь, помогать мне и Карлу. Платить, конечно, я не смогу, а вот предоставить пищу и кров – пожалуйста. В деревне работы вам не найти, своих рук там с лихвой хватает. Что скажете?
Шаорану было все равно, что делать и куда идти, но сквозь непробиваемый панцирь своей отрешенности он понимал, что это лучший выход из сложившейся ситуации. Фай нездоров, Курогане вымотался настолько, что стал еще более замкнут и молчалив, а единственное, чего желал Шаоран – дождаться, когда время его пребывания в этом мире закончится. Сакура. Каждую секунду своего существования он думал о ней. Чем бы ни занималась его бренная плоть, какими тяжелыми ни оказывались возложенные на Шаорана обязанности, мыслями он был от них далеко, и даже самые неординарные события не откладывались в его памяти. Стерлись даже подробности того ужасного вечера, когда Фай пожелал им спокойного сна, а затем Курогане нашел его полумертвого в перепачканной кровью постели. И так было со всем – сменялись миры, люди появлялись и исчезали в бесконечном круговороте событий, но единственное, что сохранялось неизменным, было нежное лицо Сакуры, которое юноша видел перед собой, стоило ему закрыть глаза. Сколько еще продлится его мучительное ожидание, он не знал – неделю, год, может, больше – но время это Шаоран хотел провести в спокойствии, не нарушающем тревожного течения его мыслей. И потому, уверенный, что решение его одобрят, тут же согласился остаться у фрау Витте на правах наемных рабочих.


Утром ударил легкий мороз, и размытая почва заиндевела, отчего по двору можно было ходить, не опасаясь увязнуть в грязи. И хотя петухи только пропели, Курогане уже чинил изгородь, обтесывал колья, причем так умело, будто был для этого создан, а не впервые взял в руки топор. Сильный, обнаженный по пояс, потому что тяжелый физический труд даже в минусовую температуру заставляет обильно потеть, он представлял собой оплот мужественности. Хотя и не осознавал этого, в отличие от мага, который с восхищением разглядывал его из распахнутого настежь окна. До этого Курогане пять раз возвращался к колодцу, набирая полные ведра воды, чтобы фрау Витте могла приготовить что-нибудь к обеду и ужину. Несколько часов колол на лужайке дрова, полностью завалив ими ближайший сарай, а чуть позже пытался зарезать курицу, предусмотрительно спрятав ей голову под крыло, как учил его Карл, объяснив, что так она уснет и не будет мучиться. Но глупая птица все равно пробудилась, закудахтала, как только он собрался зарубить ее топором, и, приводя японца в бешенство, долго бегала по двору, пытаясь взлететь. И хотя не Курогане принял решение остаться на этой ферме, именно он молча, беспрекословно пахал на ней, словно раб на плантациях. И судя по тому, что дел, накопившихся за неделю, лишь прибавлялось, трудиться ему предстояло до позднего вечера.
- Я вижу, ты вошел в роль, Куро-сама. Сельская жизнь тебе к лицу, - услышал он у самого уха и, обернувшись, почти столкнулся с улыбающимся магом. То ли вампирская кровь была тому причиной, то ли теплая постель, но утром Фай пробудился совершенно здоровым и с новыми силами принялся доводить японца. Вот и теперь, подозрительно ухмыляясь, он откровенно разглядывал его оголенный торс, но вместо того, чтобы изречь очередную колкость, подошел ближе и вложил ему в руки большой глиняный кувшин.
- Только что Карл-кун показал мне, как доить корову, - объяснил он, пожимая плечами, будто потешаясь над этим фактом, а заодно над самим собой, - До этого я и понятия не имел, что такие животные существуют, а тем более, как следует извлекать из них молоко.
- Еще бы, - процедил воин, не умея выразить свою благодарность, отчего слова его часто смахивали на грубость. Он молча принял из рук мага молоко, мысленно отмечая, как оно кстати, поскольку горло его пересохло, а жажда с каждым часом монотонной работы ощущалась еще сильней. Фай наблюдал за ним с удовлетворенной улыбкой и, когда Курогане напившись, вернул ему пустой кувшин, неожиданно приподнялся и медленно, смущая японца, стер с его губ белую пенку.
- Куро-сама такой неряшливый, - лукаво щурясь, заявил он и все-таки успел увернуться от последовавшего за этим удара. В целях безопасности маг отскочил назад, создавая между ним и мужчиной препятствие в виде высокой изгороди. И уже не боясь прочувствовать на себе физическое проявление его ярости, прошептал, опираясь на обтесанный кол:
- Ты такой несдержанный, Куро-пуу. Мамочка просто пытается о тебе заботиться.
Предосторожности эти были излишни: Курогане больше не пытался его достать, помня, каким ловким и увертливым становился маг, когда бывал несдержан на язык. За годы долгих утомительных путешествий, он успел привыкнуть к его сомнительным шуткам, которые поначалу вызывали в нем дикую злость, и, понимая, что Фай – это Фай, давно смирился с его нелепым, подчас пугающим поведением. И хотя японец не был настолько сентиментален, чтобы произносить это вслух, маг, Шаоран и Мокона стали для мужчины семьей и никого ближе этой безумной троицы у него не было. Даже Томойо, которой Курогане был бесконечно предан, не смогла стать для него опорой, как Фай, одним своим видом умевший разгонять тоску и оказывать молчаливую, но при этом ощутимую поддержку. Даже сильные мужчины порой снимают свою броню, на короткий миг оказываясь по-человечески уязвимыми, и тогда им тоже хочется знать, что существует надежный тыл и тихая гавань, куда можно вернуться.
- Куро-сама, - протянул маг, перевесившись через изгородь, - о чем ты задумался?
- Не твое дело, - выдохнул Курогане, и Фай уже собрался выпытывать у него, в чем дело, когда разговор их неожиданно прервал звон бьющегося стекла…

Накормив кур и прочую домашнюю живность, Шаоран тихо постучал в дверь, за которой, как он предполагал, фрау Витте выхаживала свою умирающую дочь. Судя по гнетущей атмосфере, незримым грузом давившей на каждого члена семьи, болезнь ее была неизлечима. В доме жило предчувствие скорой беды, несчастья, предотвратить которое не представлялось возможным. Послышались дробные, проскальзывающие шаги, словно кто-то, находящийся в комнате, старался ступать как можно тише и осторожнее. Ржавые петли издали пронзительный скрип – и в проеме меж косяком и приоткрытой дверью появилось бледное лицо фрау Витте. Ее некогда выразительные глаза теперь окаймлялись сетью морщин и, покрасневшие от постоянного напряжения, горели лихорадочным блеском. И вся она словно изменилась со вчерашнего дня, став более прозрачной и тонкой.
- Хорошо, что заглянул, - прошептала женщина и, помедлив, пригласила его войти. Первое, что бросалось в глаза – шторы на окнах были задернуты, отчего в воздухе висело тягостное ощущение безысходности, словно на высокое изголовье постели уже присел вестник смерти и теперь, ожидая своего часа, черной тенью склонялся над телом больной. И без того крошечная комната визуально напоминала ящик, вызывая липкое чувство клаустрофобии. Любой человек, умирая, предпочитает не видеть ожидающий его вскоре гроб, а эта мрачная спальня определенно являлась его подобием. С низким потолком, будто желающим тебя раздавить, с черными стенами, словно несчастную уже похоронили заживо, отринув всякую возможность выздоровления. И все-таки в глазах этой усталой женщины напополам с отчаяньем плескалась надежда. Как и любая мать, она не желала мириться с тем, что теряет свое дитя.
- Мне надо приготовить обед, - сказала фрау Вите, поправляя одеяло на груди дочери. - Саре стало немного лучше, и она уснула, но оставлять ее одну я боюсь. Пригляди за ней, пожалуйста, в мое отсутствие. Хлопот она тебе не доставит.
Вздохнув, фрау Витте запечатлела поцелуй на ее щеке и, проводив долгим взглядом, скрылась за темной дверью. Разглядев белеющее в полумраке лицо, Шаоран в изумлении отшатнулся. Хрупкая фигура едва угадывалась под ворохом одеял, но эти нежные черты были знакомы ему до боли. На мгновение юноше показалось, что Сакура сумела перенестись в этот мир, устав от долгой разлуки, но быстро опомнился, сообразив, что это всего лишь ее копия. Сходство было поразительным, отчего сердце резко кольнуло в груди. Странно было видеть это родное лицо и, не веря своим глазам, понимать, что принадлежит оно вовсе не Сакуре, а другой, посторонней девушке, словно его воспоминания вдруг обрели материальное воплощение и предстали перед ним слабым, но все-таки утешением. Медленно, чтобы не потревожить спящую, Шаоран опустился на кресло рядом с ее постелью и долго всматривался в эти застывшие черты. Такая знакомая складка время от времени рассекала нахмуренный лоб, и едва заметная родинка над ключицей тоже была на месте. И эти дорогие сердцу детали радовали и одновременно заставляли сходить с ума от боли. Ведь эта девушка, так напоминавшая юноше Сакуру, да что там, являющаяся точной ее копией в этом мире, все-таки ей не была. Чужая ему, но в то же время бесконечно родная и близкая, она несла в себе частичку души его любимой. Не отрывая глаз, он смотрел на этот белеющий в темноте профиль, на чувственный рот и трепет длинных ресниц, и с каждым часом Шаорану еще сильнее начинало казаться, будто это Сакура, живая и настоящая, лежит перед ним. Ведь юноша запомнил ее такой – милой зеленоглазой девчушкой, которой едва исполнилось пятнадцать. Какой стала она сейчас, по прошествии трех лет, он не знал, и часто мысли эти нагоняли на Шаорана тоску. Его должна была встретить уже взрослая, сформировавшаяся особа, которая, быть может, ничего не сохранила от себя прежней. Порой юноша пытался представить ее настоящей, изменившейся за долгие годы странствий. Мысленно придавал ее формам женственную округлость, и вместо угловатости детских черт рисовал в своем воображении вздымающуюся грудь и тонкую талию. Но отчего-то прежний образ был ему во сто крат милей, и каждый раз, мечтая, Шаоран возвращался к нему, словно пытаясь опровергнуть реальность. Юноша был уверен, что лицо Сакуры сделалось еще красивей, но была ли это та манящая прелесть, которую он помнил? Не стал ли ее облик суров и сдержан, сохранили ли зеленые глаза то мягкое струящееся тепло, или теперь их сковывал лед? После мучительных лет разлуки, после испытаний, которые Шаоран выдержал лишь благодаря мыслям о ней, не встретит ли его незнакомка, лишь внешней оболочкой напоминающая Сакуру, не обернется ли долгожданное возвращение домой горьким, забирающим последние силы разочарованием? И как он сможет путешествовать дальше, зная, что маяк, указывающий ему дорогу во тьме, погас? Мысли эти тревожили юношу ежечасно и даже ночью настигали его, преобразуясь в красочные видения.
Поглощенный воспоминаниями, Шаоран не заметил, как девушка открыла глаза и теперь внимательно его разглядывала.
- Не бойся, - грустно улыбнулся Шаоран, ощущая всю нелепость ситуации, - фрау Витте попросила меня за тобой присмотреть. Меня зовут Шаоран.
Сара тихо вздохнула и, отвернувшись к стене, снова погрузилась в глубокий сон. Но даже этого короткого общения хватило, чтобы юноша окончательно потерял голову, и теперь никакие силы не могли сдвинуть его с законного места подле больной. Это была не Сакура, а умирающая дочь фермера, от переживаний тронувшегося умом. Но, нашедший возможность непрестанно созерцать дорогие ему черты, Шаоран, наконец, обрел спокойствие. Впервые терзающие его сомнения отступили, и он молча, не пытаясь ни заговорить, ни прикоснуться, наблюдал, как вздымается грудь девушки под ворохом одеял. Слушал ее тихое, прерывистое дыхания. И был счастлив. Почти. Но даже это «почти» было несоизмеримо лучше серости предыдущих будней, камнем лежащих на его плечах.
Когда фрау Витте отворила дверь в комнату, держа перед собой поднос, Шаоран даже не обернулся. Он сидел в кресле у постели больной и, подперев рукой голову, тихо вздыхал сквозь сон. Впервые за последние несколько дней кошмары его не мучили.

* * *

- Что это? – прошептал Фай, оглядываясь на озадаченного Курогане. На мгновение установилась напряженная тишина, и маг заметил, как к дому заскользили смутные тени. Затем звук вновь повторился, гулко отдавшись в холодном осеннем воздухе. Громкий, отчетливый, он почти мгновенно превратился в какофонию из звона бьющегося стекла и сдавленных мальчишеских голосов, доносившихся со стороны парадного входа. Первым опомнился Курогане и со всех ног кинулся к крыльцу, заросшему кустами терновника. Перебравшись через изгородь, за ним последовал Фай, с трудом балансируя на размякшей земле.
Пятеро мальчишек в закасанных по щиколотку штанах беспорядочно швыряли камни величиной с кулак в окна первого этажа. И каждый раз, когда запущенный ими снаряд достигал цели, разражались воинственными возгласами и улюлюканьем. Но стоило им заметить выбегающего из леса японца, радость их сменилась воплями безграничного ужаса, и они, крича и размахивая руками, тут же кинулись врассыпную. Понимая, что всех ему в одиночку не переловить, мужчина бросился за одним из них. А тот, убегая со всех ног, орал так, будто его собираются резать. И, петляя меж хлевов и сараев, предусмотрительно оттесненный Курогане от изгороди, а значит, и от возможности убежать в лес, оказался застигнут врасплох неожиданно выросшей перед ним бревенчатой стеной. Проще говоря, с присущей воину ловкостью японец загнал мальчишку в тупик. Красный, запыхавшийся от быстрого бега, он спешно обернулся, надеясь проскочить меж силуэтом, грозно вырисовавшемся в проеме, и досками сарая, но, понимая тщетность своих стараний, завопил так, что ниндзя испугался, не случился ли у него нервный припадок. И тут же непрерывным потоком в мужчину полетели острые камни, рассекая щеку и грудь. Увернуться от них в узком проходе было невозможно, но Курогане и не пытался этого сделать – он просто шел, прямой, несгибаемый, надвигаясь на испуганного подростка, с выражением чистой ярости на лице. Когда мужчина схватил мальчишку за шиворот, резко приподняв над землей, тот с минуту смотрел на него глазами, полными ужаса, а затем, заикаясь, прошептал:
- Чудовище…- и еще что-то, совсем не понятное из-за сдавленных всхлипов и громких рыданий.
Порядком разозленный, Курогане собирался отвесить ему подзатыльник и слегка припугнуть, дабы отбить всякое желание громить чужие дома, но, увидев, что мальчишка близок к истерике, раздраженно заскрежетал зубами, и все-таки отпустил его. Еще не хватало, что бы тот свихнулся от наведенного на него ужаса. Оказавшись снова твердо стоящим на земле, маленький хулиган на мгновение застыл неподвижно, спрятав пылающее лицо руками, но заметив, что никто его не удерживает, попятился к выходу. Ноги его не слушались и, онемевшие, подкашивались на каждом шагу. Даже невооруженным глазом было заметно, как сотрясает мальчишку нервная дрожь. Казалось, еще чуть-чуть – и он упадет прямо в грязь, забившись в конвульсиях. Прижимаясь к стене, он обогнул Курогане и, не спуская с японца напряженного взгляда, начал отступать в лес, но, столкнувшись в проеме с Фаем, бросился бежать, оглушая пространство истошным воплем.
- Странный какой-то, - пробурчал ниндзя, ероша волосы на затылке.
- Умеешь ты ладить с детьми, Куро-сама, - улыбнулся маг, подходя ближе. - Ты такой добрый и мягкий. Даже не наказал разбойника. Хотел бы я иметь такого папочку, - мечтательно добавил он.
- Заткнись, - процедил воин, поднимая с земли внушительный камень, который минуту назад был запущен в него изо всех сил. Края его были удивительно острые, словно кто-то специально долго и кропотливо работал над ним, но, конечно, это был не более чем кусок горной породы, водой или ветром заточенный с одной стороны. Только сейчас Курогане почувствовал, что по щеке его течет кровь, и, опустив взгляд, заметил на груди два ярко-фиолетовых синяка. Довольно внушительная царапина рассекала живот, убегая за ткань черных брюк. Страх определенно придал сил этому хилому на вид подростку.
- Куро-сама, а ты знаешь какие-нибудь другие слова, кроме «заткнись»? – поддел его Фай.
- Заткнись, - процедил воин и направился к дому.
На крыльце их уже поджидала взволнованная Мокона, которая, завидев Курогане, тут же принялась сокрушаться по поводу нанесенных японцу ран. Фрау Витте стояла рядом, и, судя по ее отрешенному виду, произошедшее не только не удивило женщину, но даже ее не тронуло, словно мелочи эти были столь привычны, что не могли больше вызвать ни гнева, ни раздражения. Однако она вежливо поблагодарила Курогане за помощь, вставив в разговор несколько стандартных для подобной ситуации фраз. Вскользь упомянула о гадких подростках, но по тусклому взгляду ее было видно, что слова эти пустые и произносятся лишь для того, чтобы соблюсти формальности. Видимо, решив, что сказала она достаточно, фрау Витте развернулась и молча проследовала в кухню, возвращаясь к своим повседневным делам.
- Больно? – сочувственно прошептала Мокона, ушком касаясь царапины на животе воина, но тот лишь раздраженно отмахнулся и, не говоря ни слова, прошествовал в свою спальню, захлопнув дверь у Фая перед лицом.
- Полегче, Куро-рин, - заметил маг, заходя в комнату, - папочка совсем нас не любит.
- Все они какие-то странные, - пробурчал ниндзя, меря шагами узкое пространство между тумбочкой и шкафом. - Особенно эта фрау Витте, про мужа ее я вообще не говорю.
- Куро-пуу решил заняться психоанализом? – иронично протянул Фай, придвигаясь к японцу вплотную и слегка приподнимаясь на цыпочки, поскольку на целую голову был его ниже. Не успел Курогане опомниться, как уже был обхвачен за шею, и маг, настойчиво притянув мужчину к себе, жадно припал губами к его рассеченной щеке, слизывая текущую по ней кровь. В тот же миг японец яростно отшвырнул от себя Фая и, вытирая влажный след, оставленный его языком, прокричал скорее пораженно, чем гневно:
- Совсем спятил?!
- Не сердись, Куро-рин, - улыбнулся маг, невинно пожимая плечами. - Я всего лишь хочу тебе помочь. Царапины кровоточат, а камни были такие грязные, что у тебя вполне может случиться заражение крови. Вампирская слюна способствует регенерации тканей, а еще она хорошо дезинфицирует. Твои порезы затянутся за пару секунд. Посмотри, царапины на щеке почти не осталось.
Действительно, коснувшись лица кончиками пальцев, японец с удивлением обнаружил, что кожа его приобрела прежнюю гладкость, а на месте пореза проступила тонкая полоса. Фай осторожно приблизился к Курогане, устраивая руки на его плечах, и, абсолютно уверенный в собственной безнаказанности, прочертил влажную дорожку по его груди, за что немедленно был удостоен крепкого удара, отбросившего его в сторону. Приложившись затылком о стену, маг все же нашел в себе силы подняться и как ни в чем не бывало прошептать:
- Курочка, стой смирно, не надо обижать доктора, я скоро закончу эту неприятную тебе процедуру.
- Оставь меня в покое, - процедил ниндзя и попытался накинуть рубашку. Но Фай подоспел как раз вовремя, чтобы, крепко ухватившись за ее рукав, не позволить ему это сделать. Сжимая в пальцах черную ткань, маг медленно потянул ее на себя, желая таким образом показать, что сразу сдаваться он не намерен. В конечном счете противостояние их закончилось тем, что к груде порванной и подготовленной к штопке одежды добавилась еще одна, а Курогане остался без последней рубашки.
- Чертов маг! – прокричал он, сотрясая воздух проклятиями и, не зная, как полнее и красочнее выразить свой гнев.
- Куро-сама, - отозвался Фай, на мгновение став серьезным, - позволь мне помочь тебе. Ты столько для меня сделал, что я хочу отплатить хоть чем-то.
- Не надо, царапины пустяковые, – пробурчал воин, наконец, успокоившись. Но маг упорно продолжал свою проникновенную речь, пока не достал японца окончательно, и тот, не выдержав массированной атаки на свой мозг, был вынужден дать неохотное, но все же согласие.
Добившись своего, Фай растерялся, и ему понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом. Грозно выпрямившись, Курогане старательно делал вид, что происходящее его не волнует. И если бы не румянец, игравший на сведенных от напряжения скулах, можно было решить, что он действительно остается ко всему безучастным. Маг подошел к японцу вплотную, рискуя снова вызвать его недовольство, но физическая потребность быть к нему ближе пересилила страх, и он неуверенно пристроил руки на его груди, ощутив, как Курогане при этом едва заметно вздрогнул. Кривой порез рассекал кожу чуть выше соска. Нагнувшись, Фай осторожно коснулся его губами, обильно смачивая слюной, и даже когда ощущения подсказали ему, что царапина почти затянулась, он, пользуясь тем, что Курогане на него не смотрит, несколько раз облизал ее языком. Затем на мгновение отстранился и, улыбнувшись, словно невзначай зацепил сосок. Перед тем, как вновь быть яростно отброшенным, он успел заметить, как подпрыгнуло и заколотилось в груди сердце воина. И если бы не чуткий вампирский слух, ни за что бы не различил сладкого вздоха, сорвавшегося с губ против воли. И пусть он, падая, рассек локоть об угол кровати, боли Фай все равно не чувствовал, но зато осознал, что действия его пусть и смутили Курогане, но все же нашли в его теле отклик.
- Курочка такой нервный, - заявил маг, поднимаясь на ноги. - Можно подумать, я делаю с тобой что-то предосудительное. Просто по-дружески помогаю.
- Все, помог, - отрезал японец, намереваясь покинуть комнату и найти кого-то, способного заштопать его рубашку.
- Нет, не все, - лукаво возразил Фай, загораживая ему путь и показывая на багровый порез, тянущийся внизу живота. Он томно опустился перед ним на колени и, не давая опомниться, жадно прижался к оголенной коже губами. Курогане вздрогнул, но больше не пытался отстраниться. Чувствуя, как горят смущением его щеки, он почему-то не мог сдвинуться с места, словно ноги внезапно отказались ему служить. Пальцы мага легли на низко срезанную кромку штанов, оттягивая ее еще больше, полностью обнажая мускулистый живот и пересекающую его царапину. Ощущая, как напрягаются под ладонями мышцы пресса, Фай снова и снова обводил кровоточащий порез языком, норовя опуститься как можно ниже. От его горячего дыхания кожа японца покрылась мурашками, и как бы ни пытался Курогане отрицать очевидное, прикосновения мага были ему приятны. Впрочем, признаваться в этом он не собирался даже себе, потому что получать удовольствие от действий другого мужчины он считал не только противоестественным, но позорным для своей самурайской чести. Ниндзя упорно прятал глаза, стараясь смотреть куда угодно, только не на стоящего перед ним на коленях Фая. Самого мага его двусмысленное положение ничуть не смущало, и он продолжал самозабвенно вылизывать Курогане живот.
Неожиданно дверь за его спиной отворилась, и на пороге, окаменев от изумления, остановилась пораженная фрау Витте. О чем она подумала, застав двоих мужчин в непосредственной близости, не трудно было догадаться. Покрасневший Курогане не знал, как ему поступить. Любое действие в подобной ситуации смотрелось бы глупо и неуместно, а с его косноязычием пытаться объяснить что-то взволнованной женщине было равносильно тому, чтобы сразу, не мучаясь, подтвердить ее подозрения. Немую сцену прервал Фай, продолжавший как ни в чем ни бывало стоять перед ним на коленях. Обернувшись, он одарил женщину ослепительно улыбкой и с присущей только ему непосредственностью заявил:
- О, это совсем не то, о чем вы подумали. Я просто облизывал Куро-саму.
После чего фрау Витте захлопнула за собой дверь , бросив напоследок, чтобы они спускались к обеду, и на лестнице послышались ее быстрые семенящие шаги.
- Ты совсем идиот!- прокричал Курогане, раздраженно отталкивая мага.
- Не совсем, - улыбнулся Фай, забавляясь происходящим, - неужели о нас как-то не так подумали? – добавил он, любуясь полуобнаженным японцем. Он все еще ощущал на языке вкус его крови, его кожи, оказавшейся на удивления мягкой и нежной, и тот тихий вздох, который Курогане не успел скрыть, вселял в него смутную, несущую радость надежду.

Обед проходил в напряженной тишине, и даже откупоренная бутылка не спасла положения. Да и что значила одна бутылка для опозоренного воина, вынужденного ежеминутно ощущать направленный на себя настороженный взгляд? Фрау Витте хранила гробовое молчание, при этом постоянно поглядывая то на японца, то на Фая, предусмотрительно сидевших не вместе, то на Шаорана, не замечавшего ничего вокруг, будто и его подозревала в тайных пороках и помыслах. Разбитые окна были закрыты ставнями, дабы не пропускать холодный воздух, идущий снаружи. Но, минуя эту преграду, он проникал в комнату сквозь неплотные стыки досок и гулял по полу раздражающим сквозняком. Осенью после полудня начинало быстро темнеть, и пространство уже оплели глубокие сумерки. И хотя стрелки часов показывали не больше трех, создавалось ощущение, что на улице – поздний вечер.
- Что все-таки здесь происходит?- не выдержал, наконец, Курогане, озвучив вопрос, который интересовал его с самого утра.
- О чем вы? – отозвалась фрау Витте, упорно делая вид, что не понимает, о чем идет речь. В тусклом блеске свечей стало видно, как глаза ее беспокойно забегали.
- О том, что сегодня произошло, - резко ответил японец, залпом опрокинув стакан водки и тут же налив себе еще один.
- А что сегодня произошло? – пожала плечами фрау Витте.
- Ну, если вы считаете нормой, что кто-то приходит и громит чужие дома…
- Ах, вы об этом?..- протянула она, бросив короткий взгляд на сына. Карл сидел по правую руку от своей матери, но, будучи по природе молчаливым и тихим, в разговор не вступал. И все же, услышав следующие ее слова, зябко поежился, словно внезапно ударил сильный мороз: - В деревне нас не шибко любят…в основном из-за Франца, - понизив голос, добавила женщина. - Он еще тогда, будучи в своем уме, не особо ладил с людьми. Вот мы и поселились на отшибе, только это не помогло. Разговоров стало еще больше. Впрочем, к Саре всегда относились хорошо, она, знаете ли, милая девочка…
Шаоран резко поднял голову и посмотрел фрау Витте прямо в глаза.
- А что с ней?- спросил он, очнувшись от привычной задумчивости, которая, как трясина, все глубже затягивала его с каждым днем.
- Кто знает, - вздохнула женщина, отворачиваясь к огню. - Кто знает… - повторила она.

Вечером все собрались в гостиной, освещенной тревожным мерцанием полыхающего в очаге огня. Грубый, но не лишенный сельской романтики камин занимал большую часть стены и представлял собой настоящий шедевр, выполненный из камня и дерева. Тихо потрескивали поленья. В тонких прожилках мрамора, завораживая, играло бликами пламя и, минуя кованую решетку камина, бросало горящие искры на пол. Там, игнорируя две массивных скамьи, удобно расположились Курогане и Фай. Последний, лукаво щурясь, битый час раздражал японца настойчивыми просьбами обучить его азам японского языка. Мокона забралась в воротник воина, чтобы получить возможность с удвоенным пылом уговаривать японца, не опасаясь возмездия в виде его карающего меча, которым он угрожал воспользоваться, если та не заткнется. 108 владеемых ею техник включали одну, позволяющую на время отключать функцию распознавания иностранной речи, без которой Курогане и Фай не смогли бы сейчас так свободно общаться. И, пытаясь наглядно продемонстрировать свое умение, она то и дело употребляла ее не к месту, превращая только что произнесенные слова в полную тарабарщину.
В дальнем конце комнаты, уютно раскачиваясь в плетеном кресле, фрау Витте занималась шитьем. Иголка в ее руках смутно поблескивала, стремительно вонзаясь в ткань. Рядом на полу сидел ее муж – заросший, с проступившей на подбородке щетиной, он напоминал растерянного ребенка или странное доисторическое животное, каким-то образом сумевшее перенестись в этот мир. За вечер он ни разу не поменял позы – так и застыл, прислонившись спиной к стене, и его невидящий взгляд был устремлен в одну точку. Губы непрестанно шевелились, произнося что-то бессмысленное, но стоило прислушаться, и сквозь рыдания и всхлипы, можно было уловить, что шептал он, повторяя, как мантру, одно и то же слово: «прости». Отчаянно, страстно, словно пытаясь таким образом заглушить свою боль, но судя по тому, что слезы продолжали градом катиться по его щекам, невидимый собеседник, к которому он обращался, оставался глух к этим мольбам.
К вечеру Сара почувствовала себя немного лучше. Несмотря на недомогание, она нашла в себе силы спуститься в гостиную и теперь, укрытая пледом, полулежала на низкой кушетке, подвинутой к огню. Игнорируя наставления матери, она ни в какую не соглашалась возвращаться в свою темную спальню. У ее ног на маленьком пуфике сидел Шаоран. За все это время девушка не удостоила его ни словом, ни взглядом, но юноша смотрел на нее, как зачарованный, словно в мельчайших подробностях пытаясь запечатлеть в памяти дорогие его сердцу черты. Его внимание Сара воспринимала, как должное, ничего не спрашивая, ничего не отдавая взамен, интересуясь им не более чем окружающей мебелью, а молчание юноши только способствовало тому, что девушка рассматривала его, как пса - немого, бессловесного, отчего-то усевшегося рядом с ее постелью. А может, то было вовсе не равнодушие, а апатия, которая настигает человека перед лицом смерти, когда ему становится нечего терять. Когда будущее – некогда волнующее и неопределенное – вдруг вырисовывается пугающе ясно. И неожиданно оказывается, что понятие «завтра» перестало существовать.
О чем она думала, поднося руки к огню? О жизни, которой суждено было оборваться так рано, о смерти, незримой тенью маячащей у нее за спиной? Со стороны лицо девушки напоминало вылепленную из гипса маску, повторявшую выражение сотен безликих скульптур. Но даже в этой неподвижности черт, в лихорадочном блеске глаз, как в зеркале отражавших то, что они видят, Шаоран находил поразительную красоту и гармонию.
Фай все же сумел склонить Курогане к изучению японского языка и теперь, широко улыбаясь, пытался повторять за ним непонятные, трудно произносимые слова. Первые реплики, которые он усвоил, были «достал» и «заткнись», поскольку они то и дело срывались с губ воина. А так как на этом словарный запас японца заканчивался, а желания выступать в роли учителя иссякло, не успев и возникнуть, Фаю пришлось взять инициативу в свои руки. И он, томно прогнувшись, заглянул мужчине прямо в глаза:
- А как на твоем родном языке признаются в любви? – прошептал маг, не спуская с японца напряженного взгляда.
-Aishiteru, - пробурчал ниндзя, наблюдая за игрой пламени.
- Aishiteru, - повторил Фай, словно пробуя эту фразу на вкус. А затем, придвинувшись к Курогане вплотную, легонько коснулся его подбородка, заставляя мужчину повернуться к нему лицом. Тихо, поддерживая визуальный контакт, выдохнул ему прямо в губы, - Aishiteru, - и, улыбнувшись, добавил: - Правильно?
- Правильно, - процедил воин, вырываясь из его цепких пальцев, и, смущенный странным поведением Фая, поспешил ретироваться в свою спальню.
- Куда ты, Куро-пуу?- отозвался маг, вслед за ним поднимаясь на ноги.
- Спать, - зло ответил японец, окидывая блондина раздраженным взглядом, и, словно в бессильной ярости, сжал руки в кулаки, - можешь ты оставить меня, наконец, в покое?
- Могу, - прошептал Фай, резко попятившись, словно получил удар в солнечное сплетение, разом лишивший его дыхания и сил. - Извини, - на автомате произнес он, наблюдая, как скрывается во мраке широкая спина воина, слушая, как постепенно затихают на лестнице его шаги.
- Могу, - повторил маг, тяжело оседая на пол рядом с камином и закрывая лицо ладонью.
- Фай, что с тобой? – тут же подпрыгнула к нему взволнованная Мокона, усаживаясь мужчине на плечо.
- Все в порядке, - натянуто улыбнулся Фай, поглаживая ее за ухом. - Не думай об этом…


На ферме они пробыли почти неделю. За это время маг, желая сохранить их давнюю с Курогане дружбу, старался воздерживаться от открытого проявления своих чувств. Он по-прежнему на разный лад искажал имя японца, но теперь пытался не употреблять привычные намеки и шутки. Ни разу за всю неделю Фай не подошел к Курогане ближе, чем на полметра, в то время как раньше вторгаться в личное пространство воина было для него делом чести. День считался прожитым зря, если не заканчивался у японца приступом бешенства, но теперь, прочувствовав, к чему может привести подобное поведение, мужчина решил держать себя в руках. Два вечера Курогане угрюмо молчал, всячески избегая не только общения с магом, но даже его присутствия. Он рано ложился спать, потому что ни телевизора, ни выпивки, кроме домашнего самогона, изредка предлагаемого хозяйкой, ни другого развлечения в этой глубинке не было. Вымотанные после тяжелой работы, они собирались в просторной гостиной, где фрау Витте занималась шитьем, а Шаоран по обыкновению часами разговаривал с ее дочкой. Она оказалась удивительно похожей на Сакуру не только внешне, но и голосом, и манерой речи. Точная ее копия со всеми отличительными особенностями, свойственными оригиналу. Они сдружились буквально за несколько дней, черпая в друг друге поддержку, один – чтобы бороться со сжимающим горло одиночеством, другая – чтобы не думать о смерти. Сара болтала без умолку, проглатывая слова и слоги, будто пыталась заглушить терзающие ее мысли, укрыться в этом потоке речи от горькой правды, наступающей ей на пятки. Шаоран только слушал, ловя знакомые интонации, но почти не вникая в слова. И все же девушка смогла пробиться сквозь его отчужденность и поселится в сердце не как возлюбленная, но как близкий и дорогой человек, сумевший оказать поддержку, когда она особенно была нужна.
Итак, когда Шаоран был всецело поглощен своим собеседником, когда фрау Витте и Карл занимались исключительно своими делами, когда муж ее рассеянно бормотал себе что-то под нос, каждый вечер в наполненной людьми гостиной Курогане и Фай фактически оставались наедине. Мокона была не в счет, поскольку только содействовала их неожиданному сближению, которое когда-то испугало мага, а теперь страшила японца, ощущавшего странную перемену, но пока не понимавшего, в чем она состоит. Странное поведение Фая, его шутки, нелепые, смущающие, балансирующие на грани приличия, только усиливали его беспокойство и, напуганный ими, Курогане предпочел отдалиться. В течение двух дней, наполненных напряженным молчанием, брошенными украдкой взглядами и почти демонстративным нежеланием воина встречаться с магом лицом к лицу, Фай чувствовал, что сходит с ума. Он готов был на все – казаться отстраненным и сдержанным, заткнуться, как не редко предлагал ему Курогане, – лишь бы сохранить эту дружбу. Его старания не прошли даром, и к концу недели отношения их вернулись в прежнюю колею.
Еще в четверг на ясном горизонте внезапно появилась маленькая грозовая туча, которая, стремительно разрастаясь, к вечеру заслонила собой все небо. Сара не смогла спуститься в гостиную, слишком обессиленная, чтобы подняться с постели. Она лежала на своем узком ложе, не узнавая никого, кто к ней подходил. К утру лихорадка усилилась, и девушка металась в жарком бреду. Все это время юноша находился рядом и, вытирая сбегающей по вискам пот, непрестанно менял влажные компрессы на ее лбу. Забросив свои повседневные обязанности, фрау Витте ни на шаг не отходила от дочери. А муж ее, словно почуяв неладное, надрывно завывал в голос, сидя на ступеньках крыльца.
Понимая, что состояние больной будет лишь ухудшаться, Курогане и Фай отправились на лошадях в ближайшую деревню. Там в ветхой лачуге, оборудованной под больницу, жил и трудился единственный на несколько десятков километров вокруг фельдшер, знания которого распространялись, скорее, на животных, чем на людей. Но, обладающий природной смекалкой и страстной преданностью своему делу, он регулярно отправлялся в утомительную поездку в город, чтобы привести медикаменты и книги, из которых можно было почерпнуть полезную информацию. В его лечебнице всегда царил порядок, а лекарства считались не роскошью, а средствами первой необходимости. Многие из них покупались на деньги из собственного кошелька, который и так не отличался особой пухлостью. Порой доктору приходилось выбирать между аппетитным окороком к обеду и антибиотиками, способными снять у больного жар. Альтруист, он всегда останавливался на последнем, жалея лишь о том, что скудный заработок фельдшера не позволяет ему делать для своих пациентов еще больше.
Лес расступился, и взору путников открылась маленькая деревня, представляющая собой беспорядочное нагромождение деревянных домов. Друзья стояли на возвышении и потому могли видеть, что улицы всего две и идут они перпендикулярно друг другу – грязные, изрытые колеями, оставленными колесами тяжелых повозок, и теперь превращенные в лужи прошедшим дождем. Настоящую деревню, с пахотными полями, с загнанным в стоила рогатым скотом, им довелось увидеть впервые. Однако они лишь вздохнули с облегчением, благодаря Бога за то, что селение это маленькое, а значит, фельдшерский пункт удастся отыскать быстро.
Они спешились, чтобы разузнать все у старика, сидевшего на лавочке у своего дома, и тот, подняв на них затянутые катарактой глаза, указал на низкую лачугу в конце улицы, где дорога, петляя, шла под уклон. Притаившаяся в тени раскидистой ивы, больница представляла собой покрытый соломой бревенчатый сруб. Никаких отличительных знаков, свидетельствующих о том, что это именно необходимое им заведение, на двери не было, и сама она оказалась заперта. Окна выходили во двор и располагались так низко, что создавалось впечатление, будто дом, пустив корни, постепенно погружается в землю. Нагнувшись, Фай заглянул внутрь и аккуратно постучал по стеклу, пытаясь привлечь внимание человека, которого он там заметил. Если бы не белый халат, четко обрисовавший фигуру фельдшера, было бы трудно различить что-либо в царившей внутри темноте…

Девушка умирала у него на руках, и с каждой минутой становилось яснее, что посланные за фельдшером Курогане и Фай не успеют вернуться вовремя. Но даже если смерть будет к ней милосердна, подарив пару бесценных часов, разве сможет простой сельский врач сделать что-то с этим угасающим телом? Разве найдется в деревенской глубинке лекарство, способное снять печать безысходности с этих искаженных болезнью черт? Разве повезут ее на шаткой повозке в город, когда единственный шанс на спасение отделен от них многими милями леса? А даже если осмелятся играть на-перегонки со смертью, разве не поймет каждый, заглянувший в это бескровное лицо, что исход болезни заранее предрешен, что нет иного выбора, кроме как смириться? Но мог ли Шаоран спокойно смотреть, как, мучаясь, угасает воплощение Сакуры в этом мире, не просто посторонний человек, а друг, скрасивший его одиночество? И даже если бы Сара была ему не знакома, наблюдать за агонией дорогих черт было все равно что наяву увидеть и прочувствовать смерть любимой. Разве мог юноша допустить, чтобы эта девушка – такая хрупкая и невинная, до боли в сердце напоминавшая ему Сакуру, погибла? Беспомощно распластанная на постели, она судорожно сжимала в пальцах влажную простыню, словно пытаясь отдать ей свою боль. Бледные губы были искусаны, мышцы лица до предела напряжены, кожа, похожая на пергамент, детально обрисовала череп. Шаоран держал в ладонях свободную руку девушки. Глаза, горящие лихорадочным блеском, упорно не отпускали его взгляд, но узнавание в них больше не отражалось. Он был для нее кем угодно, но только не самим собой. Фрау Витте рыдала, опустившись на колени рядом с постелью дочери. Карл, понурив голову, угрюмо застыл в углу. И над всем этим отчаяньем безраздельно властвовал истошный вопль ее отца, доносившийся со стороны кухни – безумный крик раненого животного.
Тягостная атмосфера обволакивала, точно саван, тошнотворным смогом забиваясь в уши и ноздри. Причитания доносились, как сквозь вату – назойливые, сливающиеся в монотонный гул звуки, сводящие с ума. Происходящее казалось обрывком сна, серого и тусклого, от которого невозможно было очнуться.
- Девочка моя, - всхлипывала фрау Витте, пытаясь поймать блуждающий взгляд дочери, - не покидай нас. Останься со своей семьей!
- Пусть останется со своей семьей, - прошептал Шаоран, опускаясь на колени рядом с Моконой. - Свяжись, пожалуйста, с Ватануки.
- Это твое желание? – тут же услышал он в своей голове голос со знакомыми интонациями. Время в магазинчике текло по-другому и, за годы их путешествий успел пройти не один десяток лет, сделав приемника ведьмы по-настоящему могущественным. Судя по всему, Ватануки не желал являться на глаза посторонним, которые понятия не имеют о мирах и возможности по ним перемещаться, и потому предпочел обратиться к юноше напрямую, мысленно разговаривая с ним в его голове.
- Да, - глухо повторил Шаоран, уже понимая, какую плату с него за это потребуют, и следующие слова Ватануки подтвердили подозрения юноши.
- Равновесие в мире должно сохраняться, - сказал он, - а значит, каждое исполненное желание требует не менее достойной за него платы. Равнозначной, ценной, не больше и не меньше того, что ты можешь за него предложить.
- Я понимаю, - выдохнул Шаоран, с болью вглядываясь в оплывающие черты девушки.
- Следующим миром, в который тебе суждено отправиться, должна была стать страна Клоу. Вот – твоя плата. Ты пропускаешь этот ход, и вернуться к возлюбленной сможешь, только повторно замкнув круг путешествий. Ровно через три года, если продолжишь следовать по намеченному пути. Согласен ты на такую жертву?
- Да, - прошептал юноша, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. И пусть это было самое трудное решение в его жизни, принято оно было без кол(Censored)ий. Разве мог он бросить на произвол судьбы девушку, в нелегкое время ставшую для него опорой? Бросить, прекрасно осознавая, чем это для нее закончится, и, поднявшись с колен, спокойно посмотреть в глаза ее брату и матери. А затем, вернувшись к себе на родину, каждый раз, наблюдая улыбающееся лицо Сакуры, вспоминать, как мучительно и тяжело умирала ее копия, и как он, преследуя свои корыстные цели, упустил возможность ее спасти.
- Да, - решительно повторил Шаоран, встречая понимающий взгляд Моконы, наполненный болью и состраданием, - Я согласен.

…- Что вы хотели? - спросил человек с усталым лицом, появившийся на пороге. Очки его поблескивали на солнце, отчего глаз за толстыми стеклами было не разглядеть.
- Мы с фермы, что в лесу, - скороговоркой начал маг, - Сара, дочь фрау Витте, умирает…Мы не знаем…
- Что вы такое говорите? - раздраженно перебил его фельдшер. - Фройляйн Витте только что скончалась у меня в больнице. И что вы, черт возьми, делали в том проклятом месте?
Он молча отступил, приглашая опешивших путников пройти внутрь. В дальнем углу комнаты, с головой укрытое простыней, на кушетке угадывалось женское тело. Приподняв тонкую, ужасающую своей стерильной белизной ткань, он указал им на девушку, в которой они с трудом узнали дочь фрау Витте. Столь бледной и неподвижной она была, так неестественно заострились ее некогда правильные черты, что лицо напоминало восковую маску.
- Что здесь происходит? – пораженно прошептал Курогане, резко обернувшись к фельдшеру. Тот лишь пожал плечами.
- Мы долго боролись за ее жизнь, но смерть эта была неизбежна. Да и что мы могли сделать в таких условиях? - заключил он, разводя руками, словно показывая на отсутствие необходимых аппаратов и медикаментов.
- Поподробнее, - процедил воин, раздраженно хватая фельдшера за рубашку и встряхивая, будто пытаясь силой выбить из него ответ.
- Тише, Куро-пуу, - прошептал маг, примирительно опуская ладонь на его плечо, и, обращаясь к доктору, добавил: - Расскажите, пожалуйста, все по порядку.
- Две недели назад, - послушно начал мужчина, с опаской косясь на японца, - Альберт Троске - это наш почтальон - по обыкновению приехал на ферму Франца доставить ему письма. На самом деле это были счета, много счетов – налог на землю, за которую Франц до сих пор не мог расплатиться. Фермер из него был хоть и хороший, но не везло ему, можно сказать, по крупному. Поэтому семья его вечно сидела в долгах. С людьми он не ладил, был замкнут и молчалив, себе на уме, как о таких говорят. Одним словом, тяжелый характер, жену свою часто бил. А тут, видимо, поняв, что земли ему придется лишиться, совсем обезумел, вот и схватил в руки топор. Альберт, конечно, не знает, как и что там произошло. Но когда на обратном пути он заехал к нему, опрокинуть рюмку-другую водки, то увидел, что изгородь сломана, дверь – нараспашку, а на крыльце – следы крови. Много крови. А внутри – настоящий потоп. Еву нашли первой, она лежала лицом вниз, а вместо затылка у нее зияло кровавое месиво. Карла в доме не было: он вовремя успел укрыться в лесу, но, видимо, напуганный, бежал не разбирая дороги и заблудился. Охотники нашли его спустя несколько дней, окоченевшего, уже наполовину обглоданного зверьми. Саре, бедняжке, повезло больше: она упала с лестницы, пытаясь сбежать от гнева отца. Тот, верно, решив, что она мертва, добивать не стал и одним махом разрубил себе топором голову.
Фай поежился, инстинктивно прильнув к Курогане, словно пытаясь найти в нем поддержку. Фельдшер устало взглянул на девушку, наполовину укрытую простыней.
- Две недели она находилась без сознания. Вчера я заметил, как дрогнули ее пальцы, и решил, что это добрый знак. Почти понадеялся, что Сара очнется. Но буквально за несколько минут до вашего прихода, сердце ее остановилось. Внезапно. Как будто высшее провидение вмешалось в ее судьбу, решив оборвать ее жизнь.
Тяжело вздохнув, мужчина опустился на край узкой кушетки, закрыв ладонью лицо.
- Мы похоронили их, отмыли следы крови, но в остальном оставили все, как было, - неожиданно сказал он. - Посчитали, что место это проклято, и все остальное – мебель, домашняя утварь, птицы, коровы, свиньи – прокляты вместе с ним. Люди в этих краях суеверны, они не хотят иметь дело с разозленными призраками. А души их вряд ли упокоятся, особенно - душа Франца после того, что он натворил.
Совершенно сбитые с толка, Курогане и Фай не заметили, как покинули дом и оказались на безлюдной дороге, по щиколотку утопая в грязи. Услышанное не желало укладываться у них в голове, но оба ясно почувствовали – грядет нечто страшное.
- Значит, - неуверенно начал Фай, - все это время мы общались с душами умерших, призраками? И фрау Витте, и Карл, а теперь и Сара…
- Да, - выдохнул Курогане, недовольно нахмурившись. - Я же говорил, что с ними что-то не так…
- А тот мальчик… Он, видимо, принял тебя за привидение – вот так истошно и завопил…Наверное, они с друзьями хотели пощекотать нервы, разгромив проклятый дом, а тут появился ты и напугал всех до смерти…
- До смерти, - на автомате повторил японец, задумавшись. Что-то неприятное, липкое заскользило у него по спине. Засело внутри раздражающим зудом. И, встретив обеспокоенный взгляд мага, мужчина неожиданно понял, что.
- Шаоран, Мокона, - взволнованно прошептали они и тут же бросились к лошадям, привязанным к изгороди дома.