Шурочка с аппетитом уминала очередную печенюшку, когда пробило восемнадцать нуль нуль, а значит, пришло время закрываться. Шурочка приподняла свой задок, который даже сквозь юбку куда более напоминал мешок с творогом, нежели воспетые востоком песчаные холмы. Да что греха таить, и стан её даже отдалённо иву не напоминал, скорей старый кряжистый тополь. Но сии прескорбнейшие факты не помешали ей грациозно (насколько это возможно при её грузности) порхать по старенькой библиотеке, прикрывая шкапчики, шкатулочки с карточками и запотелые оконца. Закончив свои нехитрые дела, она накинула шаль и отправилась было домой, да внезапно обернулась и одарила страстным поцелуем портрет Гоголя на торце книжного стеллажа. По стеку расползлось жирное пятно мерзенького кораллового цвета, которое Шурочка украдкой смахнула краем рукава. Сегодня был явно её день. Сегодня всё получится.
***
Шурочку все звали получеловеком. Нет, нет – она не хоббит. Пусть и коренастой породы, с крепкими ногами, густо поросшими шерстью, она была человеком. Невысоким, неумным человеком. Она лишь смеялась на это прозвище: «Глупая я, непутёвая». Люд относился к ней с осторожностью, какой бы она не была – она избачка. Представитель культуры. Лишь от ней одной зависело, откроются ли двери клуба в субботний вечер для танцев. А то ведь усадит читать очередную скучнейшую книгу. По ролям. За ней не постоит. И плакали субботние танцы. Потому все ей улыбались и украдкой избегали натиска её сальных глазок.
Была лишь у Шурочки тайна. Она твёрдо решила стать ведьмой. Ежевечерне она бдела над старинными фолиантами с заговорами. Да всё мимо прокатывалась фортуна. Не удалось ей ни крохотного демона призвать, ни самого захудалого молодца приворожить. Да и кровь пить она не смела пока. Нужно было сперва посвящение пройти, да некому было. Все грезилось ей в наследство дар получить. Вызвалась она как-то помощницей к одной древней волостной ведьме. И портянки её стирала, и шамканье её с открытым ртом слушала, и на ложечку ей дула. Спустя, казалось, вечность, почила старуха. «Вот он! Мой шанс!», - размечталась было Шурочка, уж и крышу избы снесло и сметана ртом пошла, разверзла уста свои Шурочка над ликом старушенции, что б последнее дыхание уловить, как вдруг встала покойница, как была в саване с нагой спиной, взяла Шурочку под белы рученьки да и вывела прочь. Еще и плюнула вслед: «Пошла прочь, окаянная, что б глаза мои тебя не видели, пальцы не щупали, нос не чуял. Фу, срамота!». Так и осталась она без благословенного дара ведьмовского и всё постигала сама.
Шла Саша пустынною тропкой домой, как вдруг видит: дерут псы бесёнка. Тот верещит ако бы порося недорезанное. Крылья разодраны, рожки обломлены, ручки растерзаны, губы раздутые. Глазки, что спелые смородины, слезами заливаются, щечки пухлые от соли и царапин огнём адским горят. Сжалилась Шурочка, да и распугала шавок палкою: «Кыш, кыш, проклятые! Мой! Мой бес! Мне служить будет!», а сама про себя радуется. Свалился он ей на голову. Подняла с травы она тщедушное тельце. А бесенок ни жив, ни мёртв. Лишь ножками в жару сучит.
Принесла его Шурочка домой, приготовила растирания, да сперва заговор напела:
Как у Петра, у Якова,
Добра нажито всякого,
Как купец до злат
И брат и сват
Как агнец с минуту от родов слаб
Так и ты теперь мой раб!
Кто камень изгложет,
Тот и слово сие превозможет.
Обмыла она бесенка, да и села ждать. Очнулся тот, поклонился в ноженьки:
- Спасибо тебе, красна девица, спасла меня от погибели. Теперь должник я твой и смею пригодиться! Проси чего хочешь.
- Хочу замуж за принца тьмы! – не растерялась Шурочка.
Тот так и обомлел. Сошла краска аспидная с перепоночек на крылышках, пуще тучи помрачнел он.
- Ты что ж, карга сутулая, в зеркало себя не видела?!!
Шура была готова к отказу и уже давно приготовила пригоршню к крестному знамению.
- Ах ты нечисть поганая! – воскликнула она и готова была уж перекрестить беса, как тот осёкся.
- Эк какой дремучий – ухмыльнулась она. Сама Шура уж давно ознакомилась с постулатами просвещенного атеизма и в бога особо не веровала, да попов высмеивала, за что её еще больше сельские недолюбливали.
- Но всё ж, дева, красотой ты не блещешь. Давно ль ты себя видела?
Пошла она, одёрнула заплесневелые портьеры с зеркала и так и осела. И как давай слёзы лить, полы поливать.
- Ну, ну! Хорош мокроту разводить! – растерялся бес – Утешься, придумаю я что-нибудь! Да только знаешь, что принц наш сидит на шкурах человечьих, по каждую руку красавицы с винами, в ногах поклонницы стелятся, ноги омывают! Зыркнет левым глазом – голова с плеч, правым – с испугу семь лет столбом стоишь! Гневу своему не господин, горяч, свиреп!
- Да говорят красив он – вздохнула Шура
- Что есть, то есть… сиди, девка, да жди меня, никуда не выходи! Ворочусь, оглянуться не успеешь!
Села Шура, да призадумалась. Гулко свистели сквозняки по полу, доски поскрипывали, где-то в соседних дворах кони похрапывали да куры кудахтали, потянуло Шуру в сон. Один глаз закрыла, да и уснула.
Проснулась она от пощипывания своего гостя.
- Вставай, вставай, несчастная! Будем из тебя красоту делать!
Разложил он перед ней инструмент: коренья, травы, щипцы разные, дуга, неведомые приспособления да бутылка самогону.
- А самогон зачем? – удивилась Шура
- Как зачем? Без анестезии в нашем деле никуда!
Налил он горькую в стакан, накрошил туда корений, травок да грибов невиданных и протянул Шуре.
- Пей давай, и не морщись. Чай отравлять тебя не буду. На том свете сыщешь, да три шкуры снимешь, с тебя станется.
Выпила Шура и на пол села. Поплыла земля из под ног, закружилась палата бешеным вихрем. К горлу подступила неприятная тошнота. Усадил бес её на стул, да крепче привязал.
- А это еще зачем?
- Что б не рыпалась! Худым худое не испортишь.
Да как дёрнет за ноги. И стали ноги её длинными и ровными. Тело её стало как глина, любому прикосновению дрожью отвечает. Утянул он ей талию полотенцем. Подровнял бёдра. Горячей ложкой морщины разгладил. Глаза раскрыл шире, и стали они взирать на мир с детским удивлением. Отошел он, приложив руку к подбородку. Как античный скульптор наклонил головушку да призадумался. И тут как прыгнет, как за грудь схватит! И стала грудь у неё как тыковки. Смотрит на неё бесенок, не налюбуется. Достал золу из печи и велел жевать, да рот травами чудесными полоскать, покуда не засияли зубки жемчугом отборным. Гребнем вычесал ей космы, да хной заморской золота придал.
Шура в ужасе наблюдала за действом. Как развязал её черт, ринулась к зеркалу и ахнула – глядела на неё ни дать, ни взять красотка, какой свет не видывал.
- Шить умеешь?
-Н-нет… - всё еще изумлённая Шура заикалась.
- Эка шельма, погодь еще, к утру вернусь. А ты пока не забывай отвар попивать, да выспись хорошенько. К первым петухам вернусь, много дел у нас предстоит.
- А как же клуб?
- Да дался тебе этот клуб, Крупская недоделанная! Иди, бери, что тебе там надо, записки оставляй, иль что тебе там требуется. Что б к утру готова была в путь-дороженьку.
- Да что ж миленький, я теперь такой навсегда останусь?
- Что ж ты, дурная? Конечно, ночью прежней становиться будешь.
Пригорюнилась Сашенька, присмирели глаза её-звездочки, опустились ресницы пушистые, покатилась непрошеная слеза…
- Да что б тебя! Шучу я, Ш У Ч У! Будешь ты такой, доколе суженый твой имени твоего настоящего не знает. А как назовёт, станешь прежней Шурой. Понятно?
- Значит буду Аграфеной! – засияла шура
- Да хоть Авдотьей. Грушенька, так Грушенька.
На этих словах бесенок испарился, и осталась Шура, ныне известная как Грушенька, одна наедине со своим счастьем нечаянным.
17.10.2011, 16:14
